Первым губернатором Петербурга был, конечно, верный Данилыч, и надо сказать, что он проявил себя очень толковым распорядителем. Крал он, вероятно, не меньше обычного, но, тем не менее, строил быстро, энергично, всеми правдами и неправдами заманивал купцов, без конца появлялся то тут, то там, смотрел за тем, что делается. В глазах Петра это значило немало. Петр выстроил для себя два дворца — летний и зимний. Зимний не сохранился, а летний существует — Летний дворец в Летнем саду. Сад заложил Петр и не щадил средств для его украшения. Его переписка по этому вопросу говорит о том, что он заказывал особые сорта деревьев и цветов из Измайлова, лилии, которые особенно сильно пахнут. Покупал статуи, причем требовал от своих агентов купить в Италии хороших, добрых статуй. Называл он свой Летний сад по-московски огородом, очень о нем заботится и действительно любил там гулять.

Летний дворец очень скромен, очень прост. Да это, собственно, и не дворец, а просто большой и удобный дом. Петр хвастался, что из всех европейских государей он и прусский король — самые скромные, потому что они меньше всего тратят на содержание своего двора. И действительно он в этих вопросах доходил до скупости, хотя для того, чтобы скрыть происхождение своей супруги, он не жалел средств на ее туалеты, и это, вероятно, делает ему честь. Сам же он ходил в сапогах, а чулки ему штопала супруга. Он не любил новую одежду и чаще всего ходил без шляпы, а когда ему был нужен парик для официальной церемонии, он просто снимал его с головы какого-нибудь придворного, стоящего поблизости. Как только надобность в парике отпадала, он водружал его обратно.

Зимний дворец петровских времен не дошел до нашего времени, и то, что мы видим сейчас — это перестройки того, что создал Растрелли. План Петербурга сохранился. Теперь у нас очень любят говорить, что Петербург построен на костях, что Петр устроил сущий концлагерь, был страшный мор, погибли сотни тысяч людей и т. д. Будем смотреть на вещи реально. Население России при Петре не выросло. {15} Страшные потери во время войны были не от пуль и ядер, а от того, как шел набор. Мужики, оторванные от привычной среды, скученные в избах, болели, не имея никакой серьезной медицинской помощи (да ее и не было в то время). Эпидемии уносили очень много людей. В Европе было то же самое, если не хуже, потому что у нас все-таки были бани, чего там не было. Кроме того, у нас зимой почти все инфекции восточного происхождения просто не распространяются: перенести русскую зиму холера не в состоянии. Каждый год дезинфекция всех водоемов происходила автоматически, не требуя казенных затрат.

Сколько погибло людей на строительстве Петербурга, в точности не известно. Есть сведения иностранцев, которые говорят «По слухам…» — и приводят жуткие цифры. Но на то они и слухи, чтобы все преувеличивать. В одном случае действительно оговаривается, что где-то погибло от болезни тысяча с лишним человек (это данные из переписки Меншикова). Поскольку это была, видимо, не единственная болезнь, надо полагать, что смертность была довольно значительная.

Работали только шесть месяцев в году. Сначала сменами по два месяца, потом по три. Это говорит о том, что все было не совсем так, как у нас принято думать, и существовала какая-то организованность. Кроме того, Петр примерно в 1718–1720 годах прекратил присылать крестьян на оброчные работы в Питер, а перевел всех на найм, что было бы невозможно, если бы высокая смертность действительно имела место.

Петр построил европейскую столицу. Она была совершенно не похожа на Москву. «И перед новою столицей померкла старая Москва, как перед новою царицей порфироносная вдова». При этом не нужно думать, что Москва перестала быть столицей, просто Россия стала иметь две столицы. Петербуржцы со временем стали своеобразным слоем нашего населения — петербургский характер, петербургские традиции. Москвичи всегда говорили, что это полицейский город, немецкий город, а петербуржцы говорили про Москву, что это огромная деревня. При этом москвичи обожают ездить в Питер, а те не прочь приехать в Москву. И очень хорошо. Может быть, в наше время, наконец, построят настоящий скоростной путь, и тогда можно будет часа за три-четыре съездить в город на Неве.

Итак, Петербург, война, новые налоги, которые сильно увеличивали бремя, давившее на людей, — все это, с одной стороны, способствовало замедлению естественного прироста (резко упала рождаемость и возросла смертность; когда говорят, что погибло столько-то населения, то имеются в виду не только те, кто умер от болезней или в бою, но еще и те, кто не родился, т. к. приблизительный процент рождаемости известен). С другой стороны, за время царствования Петра государственный бюджет вырос с двух миллионов до десяти, налицо была новая столица, армия, флот, система управления. Таковы итоги его царствования.

Лекция 4

Сегодня речь пойдет о церковной реформе Петра Великого, о Духовном регламенте, а также об оценках этой реформы и о ее последствиях.

1. Канонический аспект церковной реформы Петра I

Эту реформу можно оценивать в нескольких аспектах. Оценка реформы с чисто канонической стороны — не Моя задача. О каноничности этой реформы всерьез начали писать только в конце XIX века, и те, кто оценивал реформу, считали ее антиканонической. Но для историка сама констатация этой реформы как канонической или антиканонической, в общем-то, не имеет значения. Нам надо посмотреть, имела ли эта реформа взаимосвязь с предшествующим периодом русской истории и каковы ее последствия.

Итак, что собой представляла церковная реформа Петра с точки зрения вообще русской жизни? Молитвенное общение, церковная практика, пастырское руководство и т. д. — в этой плоскости мало что изменилось. Русский народ ходил в церковь, причащался, исповедовался, совершал те или иные требы. Изменилось положение епископата, изменилось материальное положение Церкви, но это не затронуло сути церковной деятельности.

2. Богословское образование па Руси до Петра

Второе направление — духовное образование, которое всегда было прерогативой Церкви. Если попытаться дать краткий обзор истории развития образования в России с X по XVII век, то картина получится очень своеобразная.

В домонгольской Руси образование развивалось очень быстро, и надо полагать, что оно во многом было на уровне европейских стран (или приближалось к этому уровню). Грамотность городского населения была очень высокой, основания для такого вывода дают берестяные грамоты. Количество переводных книг, как исторических, так и богословских, светской литературы было очень велико. Складывалась солидная собственная литература, и если внимательно анализировать летописи, то можно увидеть, что в крупных городах были училища, где учили не только грамоте, но и более серьезным вещам (то есть вполне на уровне западных образовательных учреждений).

Дальше, как вы знаете, пришли татары, и все эти процессы прекратились, а если не прекратились, то шли столь медленно, подспудно, приватно, что говорить о каких-то серьезных масштабах развития духовного образования не приходится. Монастыри стали источниками просвещения, но там образованность была очень простая: те, кто был учен грамоте, читали книги, иногда кого-то учили грамоте. Хранили {16} благочестие и считали, что этого вполне достаточно. Вот что пишет по этому поводу Карташев (я думаю, авторитет этого церковного историка для нас очевиден):

«Богословская школа и новая православная литература на всем Востоке, но особенно характерно в России, не считались бесспорной церковной ценностью и не входили в сознание архиерейского и монашеского призвания и долга, далее в смысле простого честолюбия и показных заслуг в общественном мнении. Знамя новорожденного старообрядчества окружало всеобщую церковную бесшкольность ореолом какой-то традиционной добродетели и не облегчало возможным ревнителям школьности мужества пойти против этой исконной черты русского благочестия. Словом, пробудить русскую иерархию и русские монастыри к пафосу школьной активности было делом трудным, даже противоестественным. Ни уму, ни сердцу русского монаха и епископа ничего не говорил призыв к науке и школе. Не материализм, не корыстное скопидомство и эгоизм чревоугодия делали русскую иерархию глухой и не способной двинуть дело школьного богословского просвещения, но честный консерватизм и почти фанатизм бесшкольности. Последний, типично традиционный, бесшкольный и антишкольный патриарх Адриан равнодушно наблюдал, как на его глазах разрушалась во всех смыслах и сходила на нет Славяно-Греко-Латинская Академия в Москве. Чтобы создать богословскую школу в такой до мистицизма враждебной атмосфере, неизбежна оказалась «дубинка» Петра. Но дубинка сила не творческая. Раз творческой силы не было в Москве, нужно было брать ее на стороне. Вот откуда явилось почти неизбежным то призвание извне, из Киевщины, в Великороссию школьных варягов, которые по-своему добродетельно исполнили свой исторический долг» [9].