Грек здоровой рукой полез в карман пиджака, но так как и эта рука была у него здоровой только относительно, возился он довольно долго. Набрав наконец номер, он поднес трубку к уху и долго вслушивался в протяжные гудки.

– Дома нет, – сказал он с заметным разочарованием в голосе.

– Что ж, будем ждать, – заметил Чехов.

Грек занервничал и даже опять оглянулся, высматривая, видимо, зловещий «Мерседес». Сзади было пусто, но большого облегчения это ему не принесло.

– Знаете что, мужики, – сказал он немного погодя. – У меня от этой квартиры есть ключ. Вы туда сходите и сразу поймете, что Юлька там живет. Фотографии, там, документы... Ну, в общем, понятно. А я бы тогда по своим делам...

– Ишь, какой хитрый! – покачал головой Чехов. – И предупредишь ее, да?

– Да зачем мне ее предупреждать? – заныл Грек. – У меня своих забот нет, что ли?

– Ладно, давай ключ! – бесстрастно сказал Чехов. – Там видно будет... Ты, Володя, сходи на разведку!

Я взял ключ и вылез из машины. С непривычки в бронежилете я чувствовал себя чертовски неловко – мне казалось, что я не иду, а плыву над землей наподобие воздушного шара и это всем бросается в глаза. Однако никто из встречных прохожих не обращал на меня внимания, и я, немного приободрившись, вошел в подъезд.

Поднимаясь в лифте на четвертый этаж, я размышлял над тем, что получится, если Грек все-таки нас обманул и в пятнадцатой квартире окажется, например, больная старушка или, того чище, десяток вооруженных бандитов. К бандитам я хоть и привык, но предпочел бы встретиться с ними без бронежилета – мне казалось, что он будет очень мешать бегству.

Лифт остановился и выпустил меня на чисто выметенную, сияющую свежей покраской лестничную площадку. Подозрительно оглянувшись, я подошел к двери пятнадцатой квартиры и вложил ключ в замочную скважину. Чужие двери мне доводилось вскрывать уже не в первый раз, но почему-то в тот момент меня прошибло потом от волнения. Квартира встретила меня тишиной и полумраком. Не зажигая света, я миновал прихожую и заглянул в первую дверь. Тяжелые шторы на окнах были задернуты, и свет почти не проникал в помещение. Ощущение было такое, словно наступили сумерки. Все-таки я различил в этих сумерках кое-какие детали – например, массивные кожаные кресла, мебельную стенку, похожую дизайном на готический собор, неизменный телевизор, ковер на полу. Все было в идеальном порядке, и, возможно, в этом чувствовалась рука женщины, но та ли это женщина, я не был уверен, а обещанных фотографий или документов мне на глаза не попадалось.

Я прошел дальше и оказался в спальной комнате. Здесь была та же мрачноватая обстановка, которую несколько оживляло наличие явно женского ложа, от которого за версту несло ароматами тонких духов и призрачным запахом горячего женского тела, которое в старину церковь совершенно справедливо именовала «сосудом греха».

Впрочем, фотографий никаких не было и здесь. Идентификация квартиры затягивалась, и я, немного смущаясь, пробормотал в микрофон:

– Пока пусто. Иду на кухню.

Слава богу, из раскрытой двери кухни падала на пол полоса света. До непроницаемых штор здесь еще дело не дошло.

Я шагнул на кухню. После полумрака квартиры матовая белизна окна показалась ослепительной. Невольно зажмурившись на секунду, я снова открыл глаза – и сердце мое подпрыгнуло в груди и будто застряло где-то в области горла. Одновременно тысячи морозных иголочек защипали мою кожу. Я шумно выдохнул, и сердце опять пошло. Только теперь оно заколотилось часто-часто, словно в груди заработала швейная машинка.

На кухонном полу, покрытом светлым линолеумом, лежал труп. В этом не было никаких сомнений – об этом говорила особенная, тяжелая расслабленность позы, восковая бледность кожи и невидимая, но отчетливая аура ужаса, исходившая от неподвижного тела.

Боюсь, что первая моя фраза, отправившаяся в эфир, была нецензурной. Я слишком растерялся. Лишь потом я добавил дрогнувшим, самому мне незнакомым голосом:

– Она, кажется, убита...

Потом я присел возле трупа на корточки и внимательно осмотрел его. Малиновская лежала, неестественно вытянувшись, головой в сторону окна. Голова ее была повернута набок, и растрепавшиеся жесткие волосы полностью закрывали бледное как мел лицо. Видимо, внутреннее кровотечение было весьма обильным. Входное отверстие от пули я нашел не сразу. Малиновская и в этот трагический день отдала предпочтение темной гамме в своем наряде – небольшое пятнышко крови под левой словно окаменевшей грудью было почти незаметно на черной ткани.

Тело переворачивать я не стал и лишь потрогал застывшую шею, чтобы примерно определить время смерти. В этот момент, когда я наклонился, мне показалось, будто холодная волна воздуха прошла над полом, но я не придал этому значения.

Судя по тому, что тело убитой остыло еще незначительно, роковой выстрел прозвучал в этой квартире около часу назад. Но, конечно, я мог и ошибаться. Теперь здесь разбираться должны были судебные медики.

Я уже собирался встать, как вдруг позади меня послышался едва уловимый шорох, и взволнованный мужской голос произнес:

– Не двигаться! Иначе я выстрелю!

Глава 18

В этот момент в голову мою одновременно хлынули тысячи мыслей: я вспомнил заверение Чехова, что со мной ничего не случится, которое он дал утром Марине, вспомнил, что окна квартиры выходят на клумбу, а окно кухни, таким образом, в противоположную сторону, и выстрела в «Москвиче» не услышат. Но тут же сообразил, что на мне микрофон и выстрел услышат даже очень хорошо, и обрадовался этому обстоятельству. Потом понял, что радоваться тут особенно нечему, зато можно надеяться, что теперь Чехов придет мне на помощь – ведь он слышал слова незнакомца, – если, конечно, успеет.

Дальше я поразмышлял об этом незнакомце и пришел к выводу, что голос его мне кого-то напоминает. И не кого-то, а Заболоцкого, любовника покойной. Мне стало смешно, что эту простую вещь я понял не сразу, но смех так и застрял в горле, потому что дальше я представил, куда этот тип может выстрелить. Мне хотелось, чтобы он стрелял в защищенное бронежилетом место, но интуиция подсказывала, что с такого расстояния он может попытаться попасть в затылок – просто для того, чтобы почувствовать себя настоящим мужчиной. В общем, за какие-то пятьдесят секунд я передумал столько, что заболела голова. Вдобавок я находился в очень неудобной позе и боялся пошевелиться. Чувствовал я себя очень глупо.

Между тем Заболоцкий медлил. То ли он наслаждался моим беспомощным положением, то ли тоже боролся с потоком нахлынувших мыслей. Пожалуй, ему было о чем подумать. Денек у него выдался тоже нелегкий.

Проклятое любопытство вытеснило постепенно из моей головы другие чувства. Мне стало интересно, зачем этот тип вернулся в квартиру. В том, что труп своей любимой он видит не впервые, сомнений никаких не было. Мне ужасно хотелось его об этом спросить, но я все еще побаивался и решил отложить пресс-конференцию до появления Чехова. Но мой товарищ тоже не торопился, и я начинал понимать, что влип. Эта мысль придала мне сил, и я довольно сердито спросил:

– И долго будем так стоять? Мне здесь холодно и не слишком удобно. Решай что-нибудь!

Заболоцкий словно очнулся.

– Ладно, – сказал он со вздохом. – Медленно положите руки на затылок и медленно вставайте. Не оглядывайтесь.

Я выполнил его условия. При этом меня волновал один вопрос – заметил ли Заболоцкий на мне бронежилет или нет.

– Отойдите в угол, – уже окрепшим голосом распорядился он. – Станьте лицом к стене.

Я уткнулся мордой в угол, как напроказивший школьник, и предался мрачным раздумьям. Момент, удобный для последней попытки изменить ситуацию, я уже упустил. Бросаться отсюда на человека, вооруженного пистолетом, было бессмысленно. Какой бы он ни был стрелок, шансов у меня практически не было. Надо было думать раньше. Похоже, авантюрная жилка во мне начинала отмирать.