Три недели прошло после смерти Джорджа, две — после пожара в доме, и Элджин Йаксли вернулся на сцену.

Я еще раньше пришел к этому выводу, но на сей раз совершенно обоснованно можно было предположить, что Элджин Йаксли уверен: смертельно опасные для него фотографии спокойно улетучились вместе с дымом. Он стоял, широко улыбаясь, уверенный в собственном спокойствии и безопасности.

Шантажист вместе со своим имуществом кремирован, жертвы возрадовались.

— Это не может быть совпадением, — сказал Джереми.

— Не может.

— Ну и самодовольный же у него видок.

— Он подонок.

— Та фотография все еще у вас? — глянул на меня Джереми.

— Конечно.

Мы немного постояли, глядя, как Элджин Йаксли хлопнул Барта Андерфилда по плечу и по-крокодильи улыбнулся. Барт Андерфилд выглядел куда счастливее, чем был с тех пор, как состоялся суд.

— И что вы с ней будете делать?

— Думаю, просто подожду и посмотрю, что случится дальше, — сказал я.

— Похоже, я ошибался, — задумчиво сказал Джереми, — когда сказал, что вы должны сжечь все из той коробки.

— М-м-м, — я слабо улыбнулся. — Завтра я попытаю счастья с голубыми прямоугольниками.

— Значит, вы поняли, что делать с ними?

— Да, надеюсь. Посмотрим.

— И что?

У него был искренне заинтересованный вид, глаза его секунд на десять переключились на меня вместо обычного сканирования окружающего пространства.

— М-м-м... вы хотите прослушать лекцию по природе света или просто рассказать вам о том, в каком порядке и что я предполагаю сделать?

— Лекций не надо.

— Ладно. Тогда — я думаю, что я увеличу эти оранжевые негативы в синем свете, спроецировав на высококонтрастную черно-белую бумагу, и тогда смогу получить картинку.

Он заморгал.

— Черно-белую?

— Если повезет.

— А откуда вы возьмете синий свет?

— А вот это уже из лекции, — сказал я. — Хотите посмотреть последний заезд?

Он снова стал подергивать локтями, попытался постоять на одной ножке и опять начал было, запинаясь, нести чепуху — все сразу. Как я понял, из-за того, что приходилось примирять адвокатское мышление с оправданием азартных игр.

Однако я был несправедлив к нему. Когда мы с трибуны смотрели на старт последнего заезда, он сказал:

— Я... ну... на самом деле... ну... смотрел сегодня, как выскачете.

— Да?

— Я подумал... ну, что это может быть познавательно.

— И как, вас захватило?

— Честно говоря, — сказал он, — скорее вас, а не меня.

По дороге в Сент-Олбанс он рассказал мне о своих изысканиях насчет телекомпании.

— Я попросил их показать мне счета, как вы предлагали, и спросил, не могут ли они меня свести с кем-нибудь, кто работал над тем фильмом в Пайн-Вудз-Лодж. Между прочим, это просто постановка. Съемочная группа пробыла там только шесть недель.

— Не слишком многообещающе, — сказал я.

— Да. Короче, они рассказали мне, где искать режиссера. Он все еще работает на телевидении. Очень мрачный и унылый тип с вислыми усами, все время ворчит. Он сидел у обочины дороги на Стритхэм и смотрел на митинг электриков, который они устраивали перед стачкой, а потому отказались освещать сцену, что он планировал заснять на церковной паперти. И настроение у него было гадостным в буквальном смысле слова.

— Представляю.

— Боюсь, — с сожалением сказал Джереми, — что он мало чем оказался полезен нам. Тринадцать лет назад? Какого черта ему вспоминать какую-то паршивую девчонку с ее паршивым отродьем? И еще всякого такого наговорил. Единственной положительной вещью, которую он сказал, было то, что, если бы он руководил там, никаких левых типов вокруг Пайн-Вудз-Лодж не было бы. Он терпеть не может, чтобы кто-нибудь левый шатался поблизости, когда он работает, и не буду ли я любезен убраться отсюда к черту.

— Жаль.

— После этого я выловил одного из ведущих актеров той постановки, который временно работает в художественной галерее, и получил примерно тот же ответ. Тринадцать лет? Девушка с ребенком? Никаких воспоминаний.

Я вздохнул.

— Я очень надеялся на телевизионщиков.

— Я могу продолжить, — сказал Джереми. — Их нетрудно найти. Чтобы найти этого актера, я просто позвонил нескольким агентам.

— На самом деле, это уж вам решать.

— Думаю, я смог бы.

— Сколько пробыли там музыканты? — спросил я.

Джереми выудил уже довольно потрепанный листок бумаги и сверился с ним.

— Три месяца плюс-минус неделя.

— А после них?

— Религиозные фанатики. — Он скривился. — Думаю, ваша мать не была религиозна?

— Нехристь она была.

— Это все было так давно.

— М-м, — сказал я. — Почему бы нам не попробовать что-нибудь еще? Почему не опубликовать снимок Аманды в “Коне и Псе” и не спросить, не опознает ли кто конюшню. Такие сооружения, наверное, до сих пор стоят, и выглядят как тогда.

— А разве достаточно большая фотография не будет слишком дорого стоить?

— По сравнению с частными детективами — нет, — подумал я. — Думаю, “Конь и Пес” берет деньги за место, а не за то, что вы там расположите. Фото стоит не больше, чем слова. Стало быть, я смогу сделать хороший и резкий черно-белый снимок Аманды... по крайней мере, посмотрим.

Он вздохнул.

— Ладно. Но я вижу, что окончательные затраты на этот розыск превысят наследство.

Я глянул на него.

— А насколько богата... моя бабка?

— Насколько я знаю, она, может, и разорилась. Она невероятно скрытна. Наверное, у ее бухгалтера есть на этот счет какие-нибудь идеи, но он делает из скряги сентиментальную личность.

Мы добрались до Сент-Олбанса, объехали частную лечебницу, и, пока Джереми читал старые номера “Леди” в приемной, я разговаривал наверху с умирающей старухой.

Когда я вошел в комнату, она сидела среди подушек и смотрела на меня. Суровое сильное лицо и сейчас было полно упрямства и жизни, глаза смотрели все так же жестко. Она не сказала ни “привет”, ни “добрый вечер”, а только “ты ее нашел?”.

— Нет.

Она поджала губы.

— А ты пытался?

— И да и нет.

— Что это значит?

— Это значит, что я трачу на ее поиски часть своего свободного времени, но не всю жизнь.

Глаза ее сузились. Она зло воззрилась на меня, я тут же сел в кресло для посетителей и ответил ей таким же взглядом.

— Я ездил к вашему сыну, — сказал я.

На мгновение на ее лице проявилась смесь откровенного гнева и отвращения, и я с удивлением понял всю силу ее разочарования. Но потом она овладела собой. Я уже понял, что неженатый и бездетный сын лишил ее не столько невестки и внуков, которых она могла бы так или иначе тиранить, а ее продолжения. Но я понимая и то, что поиски Аманды — это от одержимости, а не в пику кому-либо.

— Вы хотите, чтобы ваши гены продолжали жить, — медленно проговорил я. — Этого вы хотите?

— Иначе смерть бессмысленна.

Я подумал, что и жизнь сама по себе достаточно бессмысленна, но не сказал этого. Кто-то просыпается, делает, что может, а затем умирает. Возможно, она была на самом деле права в том, что смысл жизни — продолжать род. Люди живут в поколениях потомков.

— Нравится вам это или нет, — сказал я, — но ваши гены могут продолжить жизнь через меня.

Эта идея по-прежнему не приносила ей удовольствия. На челюстях ее вздулись желваки, и наконец она произнесла злым голосом:

— Этот сопляк адвокат думает, что я должна рассказать тебе, кто был твой отец.

Я тут же встал, не в силах сохранять спокойствие. Да, я узнаю это, но только не сейчас. Мне захотелось убежать. Убежать из этой комнаты, не слушать. Я нервничал так, как не психовал уже много лет, во рту было противно и сухо.

— Разве ты не хочешь узнать? — вопросила она.

— Нет.

— Боишься? — презрительно ухмыльнулась она.

Я просто стоял, не отвечая. Я и хотел, и не хотел узнать, боялся и не боялся — в голове была сплошная каша.

— Я возненавидела твоего отца еще до твоего рождения, — резко проговорила она. — Я даже и сейчас едва могу на тебя смотреть, потому что ты на него похож... похож на него в твоем возрасте. Стройный... мужественный... такие же глаза.