– Ради всего святого!

– У вас в субботу есть занятия? – спросил я.

Его брови взмыли вверх, почти исчезнув под волосами.

– Мне следует понимать ваши слова как официальное приглашение сунуть голову в петлю вместе с вами?

– Всего-навсего помочь мне позвонить по телефону и сказать таксисту, куда ехать.

Стивен демонстративно пожал плечами и воздел руки к небу. На его лице появилось такое выражение, будто он собирается с ужасным акцентом провозгласить что-нибудь вроде: "Мы-то знаем, что ни одному вашему слову нельзя верить!" Но вместо этого он коротко спросил:

– С чего начнем?

– Позвоним мистеру Кропоткину. И если застанем его, то попросим о встрече сегодня утром.

Похоже, Кропоткина наш звонок ничуть не взволновал. По его словам, он сам пытался связаться со мной в гостинице. Он предложил приехать к десяти часам. Тогда мы сможем найти его в первой конюшне слева от скакового круга.

– Отлично... – Я подул на горячие распухшие пальцы. – Пожалуй, я попробую еще позвонить Йену Янгу.

Йен Янг уже вернулся на британскую территорию в центре Москвы. Правда, он с большим трудом понял, кто с ним говорит. Едва шевеля языком, он со смешанным чувством скорби и восхищения поведал мне, что никто не может пить так, как русские, и попросил говорить потише.

– Простите, – перешел я на пианиссимо, – не могли бы вы сказать мне, как лучше всего позвонить в Англию?

Янг посоветовал попытать счастья на Центральном телеграфе, поблизости от моей гостиницы. Нужно спросить международного оператора, сказал он. Но шансов мало.

– Бывает, что соединяют за какие-нибудь десять минут, но обычно приходится ждать часа по два. Ну а в связи с сегодняшними событиями не будет ничего удивительного, если не соединят вообще.

– Неужели африканская пыль долетела и сюда? – спросил я.

– Нечто в этом роде. Сбежал какой-то высокопоставленный парень. Причем из всего мира выбрал Бирмингем. Шок, ужас, драма – в общем, все как положено. А у вас важный звонок?

– Я хотел позвонить ветеринару... справиться о моих лошадях, – соврал я. – А нельзя ли сделать это из посольства?

– Сомневаюсь, что из этого что-нибудь получится. Никто лучше русских не умеет воздвигать непреодолимые препятствия. – Он зевнул. – Вы получили вчера ваш факс?

– Да, благодарю вас.

– Я думаю, вы можете отблагодарить меня другим способом... – Он зевнул опять. – Приходите к полудню и составьте мне компанию. Нужно будет опохмелиться. Сможете?

– Не вижу причины для отказа.

– Отлично... Идите мимо офиса Оливера, мимо теннисного корта... В задней части двора стоит длинный дом, в нем моя квартира. Вторая дверь слева. – Он положил трубку осторожным, прямо-таки нежным движением, присущим только человеку, мучающемуся от тяжелого похмелья.

Снегопад временно прекратился, хотя небо сохраняло угрожающий маслянистый желто-серый цвет. Воздух был такой холодный, что замерзали сопли в носу. Не успели мы пройти сотню шагов, как я закашлялся и начал задыхаться.

Стивен решил, что со мной происходит нечто ужасное.

– Что с вами? – со ставшей уже привычной тревожной интонацией спросил он. Его собственные легкие пыхтели мощно и размеренно, как электрические мехи.

– Такси...

Машину мы поймали без труда. Попав в тепло, я тут же воспользовался лежавшим в кармане ингалятором, и мне полегчало. Грудь перестала разрываться от недостатка воздуха.

– Вы всегда так реагируете на холод? – поинтересовался Стивен.

– Когда холодно, мне хуже. Да и купание в реке не пошло на пользу.

Стивен поглядел на меня с сочувствием.

– Вы простудились. Хотя если подумать... и даже не думать, в этом нет ничего удивительного.

По дороге мы дважды останавливались. Первый раз, чтобы купить две бутылки водки: одну – для встречи с Кропоткиным, другую – на потом. А второй раз – чтобы купить очередную шапку и довершить мой несколько разностильный гардероб, состоявший, не считая собственной кожи, из майки, рубашки, пары свитеров, пиджака и запасного пальто Стивена. Пальто было мне мало; руки торчали из рукавов, как у бедного сиротки.

Проезжую часть уже расчистили от выпавшего ночью снега, но поле ипподрома было белым. Как всегда, по нему носились лошади, в том числе пара рысаков, запряженных в качалки. Мы вышли из такси прямо перед входом в нужную нам конюшню, где почти сразу же нашли Кропоткина.

Он ждал нас в полутемной каморке какого-то тренера, занимавшегося с рысаками. По углам лежали кучи тонких колес, похожих на велосипедные. Мне было очень странно видеть их в конюшне, пока я не вспомнил, что это колеса от качалок. Посредине стоял стол с одним-единственным стулом, а к стенам была пришпилена масса фотографий.

Я протянул Николаю Александровичу левую руку. Он со всей сердечностью схватил ее обеими руками и совершил несколько широких взмахов вверх и вниз.

– Друг, – заявил он своим тяжелым басом, – мой добрый друг.

Преподнесенную бутылку водки он взял, справедливо оценив подарок как знак моего доброго отношения. Затем он церемонно уступил мне единственный стул, а сам удобно уселся на столе, решив, видимо, что Стивен вполне может постоять. Разместившись, мы с помощью Стивена обменялись еще несколькими комплиментами.

После этого мы сразу перешли к делу. Стивен переводил.

– Мистер Кропоткин говорит, что поставил на уши всех, связанных с конным спортом, чтобы узнать хоть что-нибудь об Алеше.

При этих словах мое сердце учащенно забилось. Я рассыпался в благодарностях.

– Никто не знает такого человека, – продолжал переводить Стивен. Алексеев много, но все не то.

Мой пульс вернулся к обычному ритму.

– Что ж, с его стороны это было очень любезно, – вздохнул я.

Кропоткин разгладил двумя пальцами свои красивые усы и вновь что-то прогрохотал.

Стивен перевел фразу с совершенно непроницаемым видом, но в глазах вспыхнули искорки интереса.

– Мистер Кропоткин говорит, что, хотя никто не знает, кто такой Алеша, кто-то передал ему клочок бумаги с этим именем. А появилась эта бумажка из Англии.

Это прозвучало очень неопределенно, но, бесспорно, было лучше, чем ничего.

– Могу я увидеть эту бумагу? – поинтересовался я.

Тем не менее оказалось, что Николай Александрович не собирался сломя голову бежать за ней. Сначала хлеб, а сласти потом.

– Мистер Кропоткин говорит, – продолжал Стивен, – что вы должны понять пару особенностей советского общества. – Молодой человек вздернул брови, ноздри раздулись, хотя было видно, что он всеми силами старается сохранить на лице серьезное выражение. – Он говорит, что советские люди не всегда могут свободно выражать свои мысли.

– Скажите ему, что я уже заметил это и... э-э... полностью понимаю.

Кропоткин грустно посмотрел на меня, еще раз разгладил усы и произнес своим красивым басом еще одну фразу.

– Ему хотелось бы, чтобы вы использовали полученную от него информацию без указания источника.

– Скажите, что я обещаю ему это, – искренне ответил я.

Думаю, что Кропоткина больше убедили не сами слова, а тон, которым они были сказаны. Выждав паузу, он продолжил:

– Мистер Кропоткин говорит, что он не знает, кто прислал эту бумагу.

Ему доставили ее на дом вчера вечером с запиской, где были кое-какие пояснения и выражалась надежда, что все это попадет к вам.

– Значит ли это, что он действительно не знает отправителя или, может быть, просто не хочет говорить?

– Не могу понять, – ответил Стивен. Николай Александрович наконец решил приступить к раздаче подарков. С задумчивым видом он вынул из внутреннего кармана большой черный бумажник, раскрыл его, порылся внутри толстыми пальцами, медленно извлек белый конверт, поднял его и произнес небольшую речь.

– Он полагает, – перевел Стивен, – что от этой бумаги будет немного толку, но он хотел бы ошибиться. Он будет рад, если она вам пригодится, потому что искренне желает хоть немного отблагодарить вас за спасение лошади, предназначенной для Олимпийских игр.