И взлетела.

Ветер отбросил волосы Линди ей за спину. Она ниже пригнулась к шее Афины, охваченная страхом, изумлением и радостью. Прохладный ветерок забрался ей под рубашку. Но ее сердце так колотилось, она была так возбуждена, что едва чувствовала холод. Афина раскинула крылья и начала парить. Она держала ноги поджатыми, будто брала высокий барьер, – самый широкий конкурный барьер в мире.

Афина опустила одно крыло, накренилась и повернула. Линди ахнула. Земля встала к ней боком. Далеко внизу она увидела глядящего на них Стивена. Афина пронеслась точно над ним. Он повернулся, следя за ними глазами, затем засмеялся, и бросился за ними, махнув рукой и что-то крича. За ним по пятам будто котенок, прыгал Илья.

Плечи и бока Афины покрылись потом, он обратился в пену там, где ведущая кромка крыла касалась бока, когда она опускала крылья. Она начала тяжело дышать. Взмахи крыльев замедлились, и она канула к земле, но в последний момент вскинула голову и снова попыталась подняться в небо. Линди понятия не имела, какой ей подать сигнал, чтобы она опустилась на землю. Она села прямее и поплотнее, – это был стандартный прием выездки, который заставлял лошадь замедлиться и сгруппироваться. Афина отреагировала. Она выставила крылья вперед под более острым углом. Скорость упала; они спускались. Афина снова забила крыльями, тормозя. Она коснулась земли копытами, – словно орел, протягивающий когти к добыче, – касаясь ее в галопе – полубег-полуполет. Линди снова придержала ее, перевела в кентер, заворачивая по широкой дуге вокруг корабля Стивена.

Кентер перешел в рысь. Афина, зашелестев крыльями, сложила их вдоль

боков, прикрыв ноги Линди теплом иссиня-черных перьев. Линди дышала еще тяжелее Афины. На глазах от ветра выступили слезы. Афина пробежала до Стивена, и остановилась.

Линди соскользнула со спины Афины. У нее тряслись колени и сама она вся дрожала. Она потрепала Афину по шее, зарывшись лицом в ее густую гриву. Она смеялась и плакала одновременно. Афина тыкалась носом ей в бок.

– Тебе понравилось, сладкая моя? – сказала Линди. – И мне тоже. О, мне тоже!

Стивен положил руку Линди на плечо. По контрасту с холодом ветра она показалась очень теплой.

– Сначала я не знал, оторветесь ли вы от земли, – Он, похоже, тоже запыхался. – А потом я не знал, вернетесь ли вы на землю.

Линди вытерла глаза рукавом.

– Вся эта выездка, дрессура… – сказала она. – А я так и не знаю, как подать сигнал «спускаемся с небес».

Стивен улыбнулся.

– Мне нужно ее отшагать, – сказала Линди. – У тебя есть старое одеяло?…

Он исчез внутри «Диониса». Линди начала прохаживаться с Афиной,

чтобы ее не прохватило и она не простыла. Вернувшийся Стивен протянул ей легкое одеяло, – похоже, оно было из белого шелка.

– Оно станет ужасно грязным, – сказала она.

– Ну и ладно. Оно не станет возражать.

Она подумала, что он шутит. Но одеяло будто само облегло Афину,

мягко обтекая ее бока. Линди с любопытством дотронулась до него. Оно явно испускало тепло.

– Что это?

– Шелк.

– Живой?

– В некотором роде. Нечто среднее между живым и неживым. Оно

умеет оборачивать тебя и следить, чтобы тебе было тепло. Похоже, что это доставляет ему радость, – если ты рискнешь использовать это слово для существа, не обладающего разумом. Несчастным его тоже можно сделать – если ты его не используешь, оно умирает.

Линди просунула руку под одеяло. Шкура Афины была сухой и теплой – не горячей, – там, где на нее лег шелк.

Линди отпустила ее. Афина, должно быть, истратила огромное количество энергии на полет, но сейчас она не выказывала признаков усталости. Спокойная и энергичная, она вышагивала длинными благодаря низкой гравитации шагами. И даже то и дело поднимала голову и смотрела в странное, со светлым рисунком, небо. Тогда ее крылья приподымались и шелестели под накинутым шелком.

Линди повернулась и крепко обняла Стивена.

Стивен обвил руки вокруг нее и теперь держал ее – осторожно, опасливо, – памятуя о своей немалой физической силе. Линди дотронулась до его щеки и провела кончиком пальца по взлетающему росчерку брови.

Он воспринимал ее разум, ее устремление, и, да, – ее красоту. Даже вулканцы не до конца вытравливали эстетическое восприятие из своих детей. Но больше Стивен ничего не чувствовал.

Он накрыл ее руку, касающуюся его щеки, своей. И отнял ее руки от себя.

– Линди, не надо, пожалуйста.

– Что-то не так?

Он отвернулся.

– Я не могу…

– Почему?

– Потому что я вулканец!

Врял ли человеку было бы под силу сдвинуть его с места. Линди дотронулась до его локтя и снова повернула лицом к себе.

– Но ты не такой… – сказала она.

Он сел на полоз «Диониса». Его плечи опустились.

– Я пытался, – сказал он. – Но меня растили вулканцем,

тренировали… – Он сложил ладони вместе, выгнув каждую чашкой. – Они учат отсекать все чувства. Помещать их в кокон, слой за слоем, – пока он не становится настолько толстым, что его нельзя пробить. Если ты восстаешь, задаешь вопросы, они становятся с тобой более терпеливыми. Немного времени – и…

– Так вот что с тобой случилось.

Он кивнул.

– Я постоянно пытаюсь пробить этот кокон, пробить насквозь,

надеясь… но я боюсь, что если мне это удастся, внутри не окажется… ничего. – Он открыл ладони и подбросил воздух, что был между них, к небу, – словно фокусник, выпускающий голубя. Но голубя не появилось. Не появилось ничего.

– Я никогда никого не любил, Линди. Кое-кто меня однажды любил, и я хотел… я притворился… Но она поняла. Она в конце концов узнала. Я не хочу ранить кого-то еще раз так, как я ранил ее. Я не хочу ранить тебя.

Вместо того, чтобы уйти, она обняла его и держала так, предлагая

утешение – возможно, нуждаясь в утешении сама. Стивен гладил ее волосы, зная, что жест этот пуст и отчаянно желая, чтобы он смог наконец дать какой-нибудь настоящий ответ.

Он открыл глаза. Зрение его было странно туманным, слух снижен; он, как мог, попытался рассмотреть незнакомое окружение. Плотный воздух имел неестественный запах. Он почувствовал тоску по горам и равнинам, и холодному ветру, ласкающему тело.

Он попытался сесть. Широкие ремни держали его, охватывая грудь и ноги. Он в ярости рванулся. Ремни порвались. Он знал, что никто из его народа не мог быть настолько жесток и безумен, чтобы пленить кого бы то ни было. Он явился на корабль пришельцев, поверив их жестам мира, а они попытались навредить ему.

Он оглядел помещение с углами. Ему казалось, будто он видит одновременно два изображения, – одно – хорошо известное, другое – полностью чуждое. Та часть его разума, которая идентифицировала видимое как чужое – велела бежать отсюда; та часть, что узнавала – помогала найти путь наружу.

Возле выхода, изучая некий странный объект, сидело какое-то существо. Оно было похоже на его народ, но имело на себе какую-то защитную одежду, будто собиралось выйти в космос без яхты. Если бы оно увидело его, ему, возможно, пришлось бы причинить ему ущерб, чтобы пройти, но он ни в коем случае не хотел опуститься до их варварских действий, – безотносительно того, что они сделали с ним.

Он осторожно двинулся к существу. Но его тело будто было ему чужим. Он споткнулся. Существо увидело его и вскочило.

– Спок! – сказало оно.

Оно так и не уловило момент, когда он дотронулся до места

соединения его шеи с плечом, – когда отключилось его сознание. Он подхватил его и положил на землю.

Осторожно, стараясь не быть замеченным, он пробирался по проходам с низким потолком. Он нашел знакомое, хотя и чуждое устройство, которое искал. Поменяв настройку, он ненадолго задумался над ним. Оно было довольно остроумным, но примитивным и грубовато выполненным, со всеми этими механическими частями и электрическими цепями. Он бы сделал его отвечающим на прикосновение разума.

Он встал на платформу и подождал, пока луч не растворил его.