Вид раздосадованной физиономии Шабёя доставил ему немалое удовольствие.

– А о чем подумали вы? – спросил он простодушно. Телефонный звонок едва не оборвал его на полуслове.

– Вы позволите?

Сняв трубку, он тотчас узнал голос Робера: «Алло, старина. Собирался к тебе заехать, но тут на фабрике скопилось столько дел».

С присущей ему бесцеремонностью инспектор попытался вырвать трубку у Филиппа из рук.

«Прости… Я перезвоню…» – раздалось в трубке.

Филипп отошел от телефона и стал ждать реакции полицейского.

– Кто это был? – спокойно поинтересовался тот.

– Господин инспектор, вас это не касается. – Кипя гневом, Филипп смотрел ему прямо в глаза. – Я терпеливо сношу все ваши дерзости, месье, не обижаюсь на ваши оскорбительные инсинуации, мирюсь, наконец, с вашей бесцеремонностью… Но всему есть предел. Вы выходите за границы приличия!

Шабёй побледнел.

– Если вы это воспринимаете таким образом… Он взял пальто и направился к выходу.

– Когда потребуется, я вас вызову.

Уязвив самолюбие инспектора, Филипп сделал его своим врагом. Мог ли он дать ему уйти, не ликвидировав подозрения, которые у того, вероятно, появились?

Когда полицейский уже собирался пересечь порог комнаты, он бросил:

– Вы бы не сомневались, что это несчастный случай, если бы видели место происшествия… да еще в семь часов вечера!

Полицейский резко обернулся.

– Откуда вам известно время аварии?

Он проглотил наживку с жадностью барракуды.

– Или, быть может, это меня тоже не касается? – спросил он агрессивно-ехидным тоном.

Случай был слишком благоприятным для коррекции линии поведения, и Филипп, не колеблясь, принес повинную:

– Только что я вспылил, слова опередили мои мысли. Прошу простить меня за это. Мои нервы на пределе.

Не без удовлетворения наблюдая за снимающим пальто инспектором, он неожиданно очень доверительным тоном произнес:

– Что именно вы хотели бы узнать?

Довольный в глубине души, что ему удалось сохранить престиж, Шабёй смягчился:

– Так ведь… я уже сказал: откуда вам известно время аварии?

– Все очень просто! Я знал, что жена собирается заглянуть к парикмахеру. Вечером, в Мулене, когда я начал беспокоиться, я туда позвонил. Хозяин уверил меня, что она в пять уехала. До Мулена ехать часа два, максимум два с половиной.

– При условии, что мадам Сериньян отправилась туда немедленно.

– Она знала, что ее ждут. Она и так уже опаздывала. Я думаю, не потому ли она ехала быстрее, чем обычно. А было уже темно. Она не любила ездить в темноте.

Филипп замолчал, повернулся к окну и протер стекло тыльной частью руки. Дождь перестал, однако небо оставалось затянутым темными, низкими облаками.

Тишину нарушил голос Шабёя.

– Адрес салона причесок?

Номер дома Филипп не знал, но назвал вывеску «У Люсьена», и улицу, одну из главных артерий предместья Бур-ля-Рен.

– Естественно, – вновь заговорил Шабёй, записывая добытую информацию в блокнот, – вы не видели мадам Сериньян после того, как она покинула салон?

Это было даже слишком хорошо! Рыба не только клюнула, но и сама себя подсекла.

– Почему вы спрашиваете?

Вопреки тому, на что рассчитывал Филипп, от враждебности Шабёя, похоже, не осталось и следа.

– Хотя ответ мне известен заранее, месье Сериньян, есть вопросы, которые я просто обязан задать. Итак, вы не видели мадам Сериньян после пяти часов?

– Я не смог бы это сделать, даже если бы захотел. Алиби напрашивалось само собой, иносказательно, и хотя не было произнесено ни единого слова, менее эффективным оно от этого не становилось.

– Я приехал в Мулен к Тернье между пятью и половиной шестого.

Шабёй одобрительно кивнул.

– То же самое показали и ваши друзья. Между прочим, они к вам очень привязаны.

– Да, Робер и Люсетта мне очень помогли.

– Мадемуазель Тернье питает к вам особое уважение. Женщина с характером.

Не дождавшись реакции, он позволил себе дать ей личную оценку:

– С характером, однако, простите за выражение, с поганым характером!

Желание обоих сгладить углы разрядило накалившуюся было атмосферу, и беседа стала более задушевной. Поговорили еще немного о том, какой резонанс будет иметь вскрытие, о дате похорон, и полицейский решил, наконец откланяться.

– Ни о чем не беспокойтесь, вам позвонят. Впрочем, вы всегда можете найти меня в комиссариате Бур-ля-Рен.

Итак, местная полиция была ни при чем. Филипп только укрепился в своем первом мнении: от комиссариата затребовали информацию, и раздобыть ее поручили молодому ретивому инспектору. А вот вскрытие, напротив, путало его карты несколько больше. Он еще долго после ухода полицейского размышлял о его причинах и следствиях. В конце концов он пришел к утешительным выводам. С одной стороны, разве полицейская рутина не требовала произведения вскрытия после всякого несчастного случая со смертельным исходом при отсутствии свидетелей?.. С другой стороны, после такой аварии могли остаться какие угодно раны. Состояние тела, обгоревшего на три четверти, никогда не позволит установить их точное происхождение. И если даже предположить самое худшее, разве Робер и Люсетта не сделают все возможное, чтобы оправдать своего друга?

Вдруг он вспомнил, что должен позвонить Роберу. Тот был еще на фабрике.

– Да, старина, я ждал твоего звонка. У тебя кто-то был?

– Инспектор Шабёй.

– А!.. Все же он у тебя объявился? Я ему, между прочим, сказал… Он не слишком донимал тебя своими вопросами?

– Да нет, не особенно, но он сообщил мне неприятную новость…

Сообщение о вскрытии вызвало у его собеседника на Другом конце провода сильнейшее возмущение, выразившееся в гневной диатрибе против полицейских и их неискоренимой тупости.

– Можно подумать, им больше нечего делать, как только отравлять жизнь честным людям… Да еще какой-то сопливый инспектор… Ты знаешь, что он приезжал к нам сегодня утром?

– Люсетта мне рассказывала.

– А! Она уже к тебе заезжала? После завтрака я с ней не виделся. Если она этого не сделала, приглашаю тебя сегодня вечером к нам на ужин.

У Филиппа не было никакого желания снова видеть их жалостливые физиономии. Он дипломатично отклонил предложение, сославшись на то, что ему необходим покой, одиночество… У Робера, движимого самыми лучшими побуждениями, было на этот счет другое мнение.