– Это меня утешает, – стараясь говорить спокойно, отреагировал Турецкий.
– Не торопитесь, – тот как будто усмехнулся. – Вот в связи с этим новым делом, которое неожиданно обвалилось на меня, я и хочу договориться с вами о встрече. За свое здоровье можете не опасаться.
– А я и не опасаюсь. Время вот только позднее... несколько. Вам не кажется?
– Извините, у меня другого не было, – совсем не извиняющимся тоном сообщил Щербатенко. – За горло взяли. Так как нам «забить стрелку»?
– Вы что, в самом деле прямо сейчас собираетесь?
– Нет, зачем? Срок отпустили. Можно утром. Мне сказали в прокуратуре, что вы там больше не работаете.
– Однако же вы меня нашли?
– Ну... нашел. У вас, Александр Борисович, хватает своих «крестников». Это даже лучше, что вы теперь в агентстве. А то я ваших, прокурорских, и на дух не переношу, нет...
– А вы можете кратко изложить мне суть проблемы, Николай Матвеевич? Чтоб я понял, нужен вам или нет. И не пустой ли наш ночной разговор?
– Да я так соображаю. Раз вы Жорку тогда отстояли, хотя никакой надобности в том не было, сука он и был и остался, то теперь самое бы вам время установить справедливость и узнать, какой он падла. А я предлагаю оплатить вам эти ваши старания. Давайте договоримся.
– Туманно, но... кажется, я что-то улавливаю. Вы что же, получили от него угрозы? Ультиматум? Он все еще не успокоился за прошедшие пятнадцать лет? Хочет отомстить за свой страх?
– Ну, думаю, вроде того... Пришел тут один. Наняли его, заказали меня. А он предложил переиграть «заказчика». В общем, надо встретиться и перетереть этот базар.
«О как! Действительно – Щербатый!..» А тот, было видно, и не сомневался в том, что Турецкий уже согласился встретиться с ним, а сейчас тянет, чтоб просто набить себе цену. У Александра Борисовича было иное мнение.
– Ну хорошо. Если вы, Николай Матвеевич, считаете такую встречу необходимой для себя, – я повторяю: для себя, а не для меня, как вы должны понять, – то я готов пригласить вас завтра утром в наше агентство, где мы и смогли бы поговорить без посторонних, – подчеркиваю. Если согласны, запишите адрес.
– Не-а, в агентстве у вас мне делать нечего. Лучше кофейня какая-нибудь... У вас там, рядом, на «Фрунзенской», мне сказали, есть какая-то забегаловка. У хачиков... Вот и давайте. Я жду в десять утра.
Вот так – безапелляционно и наплевательски. Он что, все еще мнит себя хозяином жизни? И даже знает, где следователь проживает? «У вас там, рядом!» Ничего себе!..
Да, есть на углу армянский магазинчик с небольшой кофейней при нем. Кофе, кстати, вкусный подают, с национальными сладостями и выпечкой, Нинка туда бегать любила, когда еще в нашу школу ходила. А Ирка дрожала: Комсомольский проспект, сумасшедшее движение, как бы со слишком самостоятельным ребенком чего ни случилось... А та – в ответ: «Родители! Не морочьте голову своему дитю! Займитесь собственными делами!» В Англии теперь «ребенок», колледж заканчивает. Совсем самостоятельная девушка...
Нет, не любил такие варианты Турецкий.
– Значит, так. Вам требуются от меня совет и помощь, хотя я так и не понял, какие конкретно. Что вы хотите узнать? Принять предложение киллера и оплатить убийство заказчика? Или отказаться? Словом, выясните, что вы хотите и приходите завтра в агентство. Если нет такого желания, спокойной ночи, – сухо сказал он, но трубку не бросил. На всякий случай, мало ли? Да и обострять отношения с недавним «сидельцем» тоже не было никакого резона. Ирка-то – непослушная и беспечная мадам, а кто знает, что у этого хрена теперь на уме?..
– Ну ладно, давайте запишу адрес, – неохотно ответил Щербатенко и, помычав в трубку, как бы повторяя за Турецким адрес сыскного агентства «Глория», «угукнул» и отключился, – не прощаясь и не уточняя времени. Очевидно, имел в виду все те же десять утра.
Но притом что разговор закончился на спокойных тонах, говоря языком дипломатов и политиков, Александр Борисович Турецкий испытывал серьезную озабоченность. Месть со стороны человека, освободившегося из заключения, куда он сам же и закатал того на полную катушку, была бы более чем понятна. И хотя в интонациях звонившего эти «мотивы» так уж явственно не прозвучали, практика указывала на то, что месть, тем не менее, не может быть исключена полностью. Поэтому естественно, что напряженный мозг бывшего следователя сходу принялся выдавать информацию по тому, пятнадцатилетней давности, уголовному делу...
А в общем-то, в самом деле, давно уже было. На заре славной российской демократии, долгожданный приход которой, по убеждению ее главных «устроителей и основоположников», обеспечила очередная революция в России. Подобно всем остальным революциям, и эта тоже выдвинула древний как мир лозунг: отнять и поделить! Но существенная разница, скажем, с предыдущей, семнадцатого года, заключалась в том, что, во-первых, отнимали не у эксплуататоров и мироедов, как это делали все на свете революционеры, а у своего же государства. И во-вторых, делили не между всеми, требующими свою, положенную долю от общего добра, а лишь между теми, кто лично принимал активное участие в процессах воровства, грабежей и бандитских захватов. Это позже, для придания вящей законности, стали эти процессы скопом называть приватизацией. В результате которой, и практически сразу, нормальные бедные стали обыкновенными нищими, зато очень богатыми в одночасье заделались наиболее «предприимчивые» – все из тех же «глашатаев свободы», ну и приближенные к трону самого главного «демократа».
Александр Борисович вынужденно возвратился сейчас памятью в те годы, когда новейшая история демократической России только начиналась. Пятнадцать лет – не фиг собачий... Хоть и кажется, будто вчера, а ведь молодежь-то, поди, уже и не помнит, и не знает, для нее никогда не было ни переворотов, ни бандитских переделов государственной собственности, ни банковского бандитизма, ни законодательного беспредела... Ничего не было. Или было, но так давно и так далеко... А когда возникает вопрос, почему до сих пор плохо живем, так ведь свободная демократическая власть и не скрывает правды. Да, прежде было получше – основной массе, сегодня ей похуже, однако кое-чего уже кое-где выправляется. И если вы доживете, то, стало быть, и вам заживется полегче... Ну а на нет, как говорится, и суда нет. И не будет никакого суда, демократия не допустит.
Увы, кому, как не власти, и знать-то, что Россия – ох, какая она терпеливая, и много чего плохого ей надо сделать, чтоб опомнилась и возмутилась... Словом, кому не нравится, вон – Бог, а вон – порог. Отваливай. Сочиняй сам себе эпитафии... И не бойся, в канаве валяться не будешь, все равно тебя где-нибудь да похоронят...
Кстати, насчет собственной эпитафии. Нет, «полтинник», разумеется, еще не старость, а слава – что? Конечно же, дым. Рано еще, видимо, о ней думать, хоть и оригинально смотрелась бы...
Впрочем, один из старых приятелей, тоже из того прошлого, что, к сожалению, стало забываться, как-то с глубокомысленной миной выдал сентенцию о том, что каждый сам создает при жизни свою похоронную процессию. Это важная мысль. Именно о процессии. Турецкий случайно встретился с ним на кладбище, с этим Яшкой. Яковом Михайловичем. Общего знакомого «провожали». Так вот он, этот Яшка, окинув взглядом толпу, состоящую сплошь из широко известных, «публичных» лиц, сыронизировал, что давно не видел такого восхитительного скопища натуральных демократов, прибывших на «проводы» коллеги в роскошных «мерседесах» и с длинными хвостами охраны. Александр Борисович с серьезным видом возразил, что российская демократия – как бриллиант редчайшей чистоты – требует только золотой оправы. В прямом смысле. Старый приятель хмыкнул и высказал предположение, что для всей этой массы людей, случись сейчас катаклизм с общим печальным итогом, отлично подошла бы одна на всех краткая эпитафия: «Они были, и этого более чем достаточно». М-да, повеселились...
«Нет, моя эпитафия все же лучше», – решил Александр Борисович. И сна как не бывало.