Человек, стоявший рядом со мной, расхохотался, но большинство зрителей не были столь объективны и мгновенно разделились на партии. Казалось, не хватает только искры, чтобы вспыхнула всеобщая свалка. В толпе, орущей и потрясающей кулаками, появились два полисмена, оба очень молодые и хрупкие, явно не противники закаленному тюрьмой Анджело. Инспектор ипподрома сказал что-то одному из них — что именно, я не слышал из-за общего гама, — и Анджело, собравшийся взмахнуть рукой, внезапно обнаружил у себя на запястье наручники.

Он так взревел от ярости, что из-под крыши весовой взлетели вспугнутые голуби. Он рванулся всем телом, и мальчишка-полицейский, застегнувший другую половину наручников у себя на руке, упал на колени. Казалось вполне возможным, что Анджело просто схватит его под мышку и убежит вместе с ним.

Но второй констебль пришел на выручку товарищу. Он что-то решительно сказал Анджело и достал из нагрудного кармана рацию, чтобы вызвать подкрепление.

Анджело оглядел кольцо зевак, сквозь которое ему было явно не пробиться, посмотрел на неожиданно расторопного полицейского, который поднимался с колен, на кипящих букмекеров, выражавших всемерное одобрение происходящему, и наконец увидел меня.

Он шагнул в мою сторону с такой силой, что не успевший выпрямиться полисмен снова потерял равновесие и упал на спину, неловко вытянув над головой руку в наручнике. Во всем облике Анджело вдруг проявилась такая угроза, нечто столь непохожее на обычную ипподромную ссору, что толпа притихла, и все уставились на него с каким-то подсознательным ужасом. Он, казалось, вырос и разбух от переполнявшей его чудовищной жестокости, и, хотя слова его были самые обычные, голос его был грубым и жутким, словно у сказочного великана.

— Ты! — медленно произнес он. — Ты с твоим траханым братцем...

Тут он, видимо, сообразил, что вокруг — целая толпа обратившихся в слух свидетелей, и потому не произнес вслух того, что было у него на уме, но я слышал 'это так же отчетливо, как если бы его крик разбудил соседние холмы. «Я тебя убью. Я убью тебя!»

Я уже слышал это от него, но никогда прежде — с такой беспощадной неумолимостью. Это была уже не угроза, а обещание.

Я смотрел на него так, словно не слышал этого немого крика, словно не видел его в глазах Анджело. Однако он кивнул со злобным удовлетворением, презрительно передернув плечами, обернулся к встающему с земли полисмену и рывком поднял его на ноги, после чего, не сопротивляясь, зашагал между двумя констеблями к полицейской машине, въезжавшей в ворота. Машина остановилась. Полицейские усадили его между собой на заднее сиденье и увезли, а непривычно молчаливая толпа принялась рассасываться и расходиться.

Чей-то голос — я узнал валлийский говор Тэффа — сказал мне в ухо:

— А знаете, с чего все началось-то?

— С чего? — спросил я.

— Букмекеры с дешевых рядов сказали Анджело, что он настоящий лох. И вроде как посмеялись над ним. Поддразнивали его, но поначалу так, подоброму. Они ему говорили, что с удовольствием будут брать у него деньги, потому что если он думает, что приобрел систему старого Лайэма О'Рорке, то его надули, обули, обвели вокруг пальца и натянули ему нос. «Великий боже!»

— Ну и вот, и этот Анджело вспылил и потребовал, чтобы ему вернули деньги.

— Понятно, — сказал я.

— Да, — жизнерадостно сказал Тэфф, — лучше бы эти болваны держали язык за зубами. Ведь этот Анджело был курицей, что несла золотые яйца, а теперь он, похоже, нестись перестанет.

Я ехал домой с таким ощущением, что на шее у меня затягивается петля.

Что я ни делал для того, чтобы распутать этот узел, выходило так, что я еще больше запутывался.

Теперь он никогда не поверит, что я его обманул не нарочно. Даже если я в конце концов сумею добыть ему настоящую систему, он никогда не простит мне проигранных денег, насмешек букмекеров и этих наручников.

В полиции Анджело задержат максимум на сутки: вряд ли его отправят обратно в тюрьму за одну оплеуху и скандал. Но для него эти сутки, проведенные в камере, добавятся к счету за те дни и ночи, что он просидел у меня в чулане, и если по выходе из тюрьмы он был достаточно зол, чтобы напасть на меня только за то, что я брат Джонатана, насколько же злее он будет теперь!

Когда я наконец приехал домой, Касси давно уже была дома и радостно сообщила, что завтра с нее обещали снять гипс. Она на целый день отпросилась с работы и распрощалась с прилипчивым джентльменом в полной уверенности, что сразу сможет водить машину сама. Пока я варил макароны на ужин, она сидела и что-то мурлыкала. Я отрешенно поцеловал ее, подумал об Анджело и от всей души пожелал ему сдохнуть.

Когда мы сидели за ужином, зазвонил телефон. Это, как ни странно, оказался Тед Питтс, звонивший из Швейцарии. И тон его был холоден, словно Альпы.

— Наверное, мне стоит извиниться... — сказал он.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Джейн на меня очень сердита. Она потребовала, чтобы я немедленно позвонил вам. Сказала, что дело срочное. Поэтому я позвонил. Прошу прощения и все такое.

— Я просто не мог понять, зачем вы это сделали, — безнадежно сказал я.

— Зачем я переменил оценки?

— Да.

— Вы, конечно, думаете, что я подлец. Джейн говорит, это такая подлость, что ей за меня стыдно. Онапросто вне себя. Она говорит, что всем своим богатством мы обязаны Джонатану, а я так подставил его брата. Она даже не хотела со мной разговаривать.

— Так все же — почему? — повторил я. Он, по крайней мере, хотел, чтобы я понял. Он говорил серьезно, извинялся, объяснял мне убийственную правду:

— Я не знаю. Это был какой-то порыв. Я сел делать копии и вдруг понял, что не могу расстаться с этой системой. Я не хотел, чтобы она была у кого-то еще. Она принадлежит мне. Ни Джонатану, ни кому-то еще, а только мне. Ведь ему она была не нужна. Все эти годы я владел ею один. Я вносил в нее изменения и дополнения и сделал ее своей. Она принадлежит мне. Она моя!

А тут явились вы и попросили ее так, словно она принадлежит вам по праву. И я вдруг подумал: а с чего это вдруг? И я быстро взял и переделал некоторые оценки. Проверять их мне было некогда. Я сделал это наугад. Изменений было немного, но, похоже, я перестарался. Иначе вы бы не стали проверять... Я хотел сделать так, чтобы вы, когда начнете играть, выигрывали слишком мало и решили, что дело того не стоит. — Он помолчал. — На самом деле, если хотите знать, мне было просто жалко ею делиться.

— Лучше бы вы мне сказали...

— Если бы я сказал, что не хочу вам ее отдавать, Джейн бы меня заставила. Она говорит, что теперь я должен это сделать. Она очень сердита.

— Если бы вы мне ее отдали, — сказал я, — вы избавили бы меня от многих неприятностей.

— Скажите лучше, сделал бы вам состояние!

Очевидно, извинялся он не от чистого сердца: Теда по-прежнему раздражало, что ему придется выдать мне свои секреты. Я снова подумал, не рассказать ли ему про Анджело, но мне по-прежнему казалось, что Тед сочтет это лучшим предлогом не давать мне систему, поэтому я просто сказал:

— Но ведь она может работать и на двоих, не правда ли? Если она будет у кого-то еще, это не помешает вам выигрывать столько же, сколько и раньше, не правда ли?

— Ну да, видимо, вы правы, — нехотя ответил он.

— Так когда вы вернетесь домой?

— Через две недели.

Я молчал. Я был раздавлен. Бог весть, что успеет натворить Анджело за эти две недели!

Тед Питтс сказал с плохо скрываемым неудовольствием:

— Я так понимаю, что вы ставили не на тех лошадей, проигрались, и теперь вам нужно отыграться значительно раньше, чем через две недели?

Я не стал возражать.

— Джейн в ярости. Она боится, что мой поступок обошелся вам дороже, чем вы можете себе позволить. Мне очень жаль.

Однако по его тону этого было не заметно.

— Она может найти кассеты и передать их мне? — смиренно спросил я.

— Когда они вам понадобятся?

— По возможности немедленно. Сегодня вечером, если это возможно.