Помещение было переполнено. Как только посетители соединились с заждавшимися их постояльцами тюремного заведения, комната загудела на разные голоса. За множеством столиков с привинченными к ним стульями сидели группки серьезно настроенных людей, весь вид которых наводил на мысль о внеочередном съезде букмекеров. Большинству заключенных едва перевалило за двадцать, некоторые были и того моложе. Мамочки, папочки и подружки-школьницы читали нотации бритоголовым юношам. Женщины постарше, прижимая к себе детей, печально беседовали с осужденными мужьями и показывали фотографии отсутствующих друзей.

– Вон он, – прошептала Марти, стискивая мой локоть.

Кинга сложно было не заметить. Здесь он был старше всех, но выделялся не только возрастом, но и своеобразным аристократизмом. Полным достоинства, спокойным взглядом он изучал присутствующих. Лишь тюремная роба выдавала его принадлежность к заключенным, и носил он этот костюм как знак особого отличия. Мы протискивались через узкий проход и были уже на полпути, когда он увидел нас.

Не знаю, как это объяснить, но чем больше мы углублялись в толпу разочарованных людей, тем легче у меня становилось на душе.

Не то чтобы мне захотелось петь, но, пережив долгое тревожное ожидание в мрачных коридорах и напряженный диалог с тюремщиком, я был несказанно рад, когда увидел нормальное человеческое существо, а не чудовище.

Навстречу нам поднялся худощавый мужчина. Седые волосы искусно зачесаны набок, чтобы скрыть обширную лысину. Выражение лица благостное, как у японского Будды. Глаза загадочно поблескивают на изможденном лице. Нос острый, выдающийся вперед, подбородок менее выдающийся, но твердый, красиво очерченный. Тонкие, плотно сжатые губы застыли в улыбке. Единственной чертой, которую унаследовала от него дочь, были лучистые зеленые глаза. Что особенно меня в нем поразило, так это его подчеркнутая аккуратность. Зеленые вельветовые брюки были тщательно отглажены, коричневые кожаные ботинки на маленьких ногах начищены до блеска. В отличие от многих присутствовавших он надел белую хлопчатобумажную сорочку. Будь на нем дорогой костюм, вы запросто приняли бы этого бывшего медвежатника за ученого мужа, профессора квантовой механики, например, или даже хирурга. Руки Кинга были идеально ухожены: никакой грязи под ногтями, никаких зэковских татуировок.

Отведя глаза от Марти, он бросил взгляд на меня, не теплый, не холодный, а просто понимающий. Он должен был догадаться, что я явился сюда, чтобы ему помочь, но виду не подал.

– Марти, – проговорил он ласково и поцеловал дочь. – Я услыхал тебя за полкилометра. Ты все так же надрывно хохочешь.

Марти подтвердила его слова новым взрывом смеха. Многие повернули головы в нашу сторону.

Кинг обнял Марти и похлопал ее по спине, словно проверяя, настоящая она. Бульканье у нее в груди постепенно сошло на нет, и я увидел, как она шевелит губами, быстро и очень тихо объясняя отцу причину моего прихода. Мне показалось, я расслышал слово «друг». Тут Марти отстранилась от отца и присела на стул.

Повернувшись ко мне лицом, Кинг сжал мою ладонь, вернее сказать, попытался ее расплющить. Силен для мелкого мужчины. Он продолжал выжимать соки из моих пальцев, и я ответил ему тем же.

– Прекрасно! – сказал он, тряся помятой кистью. – Марти, похоже, наконец-то ты нашла себе настоящего мужика. Не знаю, кто вы такой, но знаю точно, что не адвокат. Здороваться за руку с их братом все равно что дергать за вымя дохлую корову.

– Пап, ты не понял. Дейв здесь только потому, что любезно согласился подвезти меня.

– Продолжай в том же духе! – сказал он, хлопнув меня по плечу, как доброго быка по крупу. – Теперь, когда ты завязала с Карлайлом, можешь подыскать себе парня получше. Скажи-ка, друг, ты, случаем, не женат?

Я неопределенно пожал плечами и сел за столик. За нами неусыпно следила тюремная охрана и множество развешанных по углам кинокамер.

– Царица небесная! – продолжал Кинг. – У тебя, конечно, не тот размах в плечах, что у Купола тысячелетия, но ты силач! С такими бицепсами я бы перетаскал все сейфы к себе домой и там над ними работал.

– Пап, не смущай Дейва. Мы едва знакомы.

– Богатырь – вот что ей по душе, – добродушно заметил Кинг.

– Перестань, папа! Дейв – парень стеснительный.

– Не скажи! Он очень себе на уме! Вот твой Чарли Карлайл – это чугунный фонарный столб. Беда в том, что кто-то забыл ввернуть в него лампочку.

– Чарли не дурак!

– Верховный судья вынес вердикт, – сказал Кинг, обращаясь ко мне, и улыбнулся, демонстрируя натуральные зубы, чистые, белые и ровные.

– А кто же он, если бросает мою лапушку?

– Пап, я пришла сюда не для того, чтобы обсуждать наши с Чарли проблемы Мы с ним не сошлись, но, честно говоря, не только по его вине.

Улыбка не сделала его лицо более открытым. Глаза хранили свою тайну, как безымянная могила.

– Если позволишь вставить словечко, я хотела бы сказать, что Дейв – детектив. Я привела его с собой, чтоб он выслушал твою историю. Вдруг он сможет нам помочь.

Теперь Кинг слушал Марти с неподдельным любопытством.

– Детектив, – буркнул он. – Надеюсь, не паршивый коп?

– Он частный детектив, пап…

– А если бы и коп, что с того? – спросил я.

Кинг сидел в тюрьме за два хладнокровных убийства, а не за вандализм на автобусной стоянке.

– Тогда ты бы не стоил моего плевка, – прошипел Кинг. – Вот что.

Его радушие как ветром сдуло.

– Не кипятись, – попросила Марти. – Меня угнетает твоя агрессия, папа. Ты ведь говорил, что тебе дают какие-то препараты для успокоения.

– Транквилизаторы, дерьмо это. Чтоб им самим подавиться этой химией…

– Дейв Кьюнан – частный детектив, папа. И я ему доверяю.

– Доверяешь? Единственный фараон, которому я могу довериться, это мертвый фараон. Но я бы даже мертвого вытащил из могилы и вбил ему в сердце осиновый кол, чтоб и ему и мне спалось спокойно.

– Папа, – взмолилась Марти. – Ради всего святого, Дейв – не полицейский. Его отец служил в полиции, но Дейв – никогда. Он готов выслушать все, что ты расскажешь.