…Черепки разные. Толстые и тонкие, лёгкие и тяжёлые, красные, обожжённые до синевы, белые, чёрные, коричневые, гладкие и шершавые, с выпуклинами от ямок на обратной стороне, которые хранят отпечатки пальцев, прикасавшихся к ним; с рваными острыми краями или, наоборот, гладкими и стёртыми от воды, они похожи на осколки каких-то неведомых материков, на обломки судеб людей, которые их создавали и вкладывали в них частицы своего тепла и души. И сейчас, когда я выбираю из будто неиссякаемой кучи тот единственный, ещё не найденный черепок, который только и может подойти к тому, что держу в руках, мне кажется, что я пытаюсь собрать не горшок — высокий, яйцевидный, которому уже уготовано место под стеклянной витриной одного из музеев, — мне кажется, я хочу склеить, восстановить из обломков и пробелов тот неведомый, давно исчезнувший мир, в котором жили, боролись, который создавали люди, отделённые от нас плотной стеной времени.

56

Ребята присыпают стенки раскопа, утаптывают песок, чтобы не размыло дождями и талыми водами, закапывают в углах старые шпалы. Раскоп кончен. Идёшь и вглядываешься — вдруг что-нибудь не заметил? Вдруг то, что ищешь, лежит рядом, в трёх-четырёх сантиметрах от тебя, ждёт одного лишь удара лопаты?

— Вот погляди, какая штука! — крикнул Михаил и кинул мне кусок обожжённой глины.

Глина как глина, такая же, из которой лепили горшки с ямочно-гребенчатым узором, только обожжена похуже. Когда-то человек смял кусок её в руке, оттиснув на ней всю пятерню.

Может быть, тот человек лепил сосуд. Остался этот кусок, который был слишком мал, чтобы его стоило хранить. И вот машинально, в какой-то перерыв от работы, словно подводя итоги сделанному, он очистил свои ладони от прилипшей глины, скатал её в комок, смял и бросил. Почему? Чтобы поздороваться с кем-то пришедшим, как это делаем мы, когда входящий — из другой комнаты, из другого пространства, из другого времени — застаёт нас за работой?

Но через это движение, живущее в каждом из нас, через работу, труд, связующий человека с человеком, я вдруг почувствовал, как сблизились, сомкнулись, упали отделяющие нас пространства. Случайно ли бросил он этот кусок в костёр? Или он знал что-то о свойствах времени?

Я взял этот кусок так, как держал его в последний раз гончар, вложив свои, живые пальцы в отпечатки той руки. И в прикосновении шершавой, нагретой солнцем глины почувствовал слабое пожатие, дошедшее через тысячи лет, словно благодарность за память, за интерес потомков к своим предкам, за то, что — вольно или невольно — мы восстанавливаем связь поколений, казалось бы, навсегда разорванную временем, за продолжение того общего дела, которое называется Человечеством…

Вероятно, они всё же верили в нас. Они хотели, чтобы мы стали сильнее и лучше их, умнее и красивее; чтобы каждый человек чувствовал, что он не первый и не последний на этой земле, а стоит как бы в шеренге, в строю, где левый фланг уходит в глубины прошлого, а правый, на который он должен равняться, — в будущее.

Сохранить правильное равнение — может быть, в этом и есть смысл жизни, о котором я как-то допытывался у Романа?

Кончаются полевые дневники. Кончаются, чтобы начинались новые, но не кончается экспедиция, как не кончается жизнь. Потому что сама жизнь — это тоже экспедиция, полная находок и открытий, тягот и разочарований, но всегда влекущая и манящая неведомым: новыми людьми, новыми встречами, новыми делами. И как в любой экспедиции, в жизни тоже ищешь — ищешь себя, своё место в мире и ту тропинку, которую ты должен проложить.

Если только сможешь.

Несколько слов о первобытной истории Волго-Окского междуречья

Центральная полоса Европейской России уже более ста лет служит ареной интенсивных археологических поисков и раскопок, позволивших археологам составить представление об основных этапах древнейшей истории этого обширного края.

Волго-Окское междуречье, в центральной части которого лежит Переславль-Залесский и Плещеево озеро, после отступления материковых льдов последнего оледенения Европы было населено немногочисленными племенами охотников, часто передвигавшихся с места на место в поисках добычи. Они ещё не знали глиняной посуды, а вооружены были лёгким оружием с вкладными лезвиями из кремнёвых ножевидных пластинок. Эта отдалённая эпоха, которую археологи называют мезолитической, или среднекаменной, ещё плохо изучена.

Около пятого тысячелетия до нашей эры, когда холодные степи или лесостепи этого края зарастают лесами, а реки и озёра в условиях более влажного, атлантического климата становятся более полноводными, постепенно развиваются рыболовство и охота, которые более надёжно обеспечивают людей пищей и позволяют перейти к оседлому образу жизни. Об этом говорят исследованные археологами многочисленные поселения с остатками долговременных жилищ-полуземлянок, массой остатков костей животных и рыбьей чешуи, каменных и костяных инструментов и обломков глиняной посуды; эта посуда появляется именно в условиях оседлого образа жизни и свидетельствует о нём. Так происходит переход от мезолита к неолиту — новокаменному веку.

В неолитическую эпоху, то есть в основном в четвёртом и третьем тысячелетиях до нашей эры, на этой территории жили племена, выделывавшие очень своеобразную ямочно-гребенчатую или ямочно-зубчатую керамику — глиняную остродонную или круглодонную посуду, украшенную орнаментом в виде частых, глубоких, круглых ямок и отпечатков зубчатого штампа. На сотнях поселений этой археологической культуры жили люди, которые, по мнению некоторых исследователей, были предками древнефинских народов Восточной Европы; по мнению других, это было дофинноугорское и доиндоевропейское население, говорившее на каком-то особом, неизвестном нам исчезнувшем языке.

В конце третьего или начале второго тысячелетия до нашей эры поселения с ямочно-зубчатой керамикой продолжают существовать, но наряду с ними появляются поселения с другой керамикой — толстостенной, с примесями растительных остатков или толчёных раковин к глине и украшенной крупным зубчатым орнаментом. Эта древняя культура была названа волосовской, по месту первой открытой её стоянки (недалеко от Мурома). В отличие от других неолитических племён волосовцы уже были знакомы с металлом и домашними животными. Судя по находкам в Среднем Поволжье и Прикамье, создатели волосовской культуры пришли на Оку с востока, из Волго-Камского междуречья, хотя окончательно вопрос о происхождении волосовской культуры до сих пор не может считаться решённым.

Второе тысячелетие до нашей эры, когда в употребление уже широко входит металл — медь и бронза, а основой хозяйства становятся животноводство и мотыжное земледелие, было временем бурных событий. В самом его начале на Оке и в Верхнем Поволжье появляются могильники, в которых погребённые лежат на боку, в скорченном положении, а сопровождают их очень своеобразные предметы, ничего общего не имеющие с вещами местных культур. Эта новая культура, названная фатьяновской, пришла сюда с юга, юго-запада или запада: дело в том, что она принадлежит к группе родственных скотоводческо-земледельческих культур Восточной и Средней Европы, для которых характерна такая бомбовидная глиняная посуда и каменные сверлёные топоры. Племена, создавшие эти культуры, считаются далёкими предками славян, балтов и германцев. Одна из нерешённых загадок фатьяновской культуры — отсутствие явных поселений.

Немного позднее, в середине второго тысячелетия до нашей эры, когда в степной и лесостепной полосе происходило расселение из Поволжья на запад племён срубной культуры, на Средней и Нижней Оке появились поселения поздняковской культуры, очень близкой к срубной. По-видимому, поздняковская культура возникла при смешении северной группы срубных племён с остатками местного неолитического и энеолитического населения. Поздняковское население, неся с собой прогрессивное земледельческо-скотоводческое хозяйство, большие прямоугольные жилища-полуземлянки, плоскодонную посуду и другие культурные особенности, постепенно расселялось и в Волго-Окском междуречье. Следы его ведут за Волгу и далеко на север.