– Как это – подложило?

– Да так. Я очень испугался, когда стащил марку, и общество выдало мне одну крону, я купил на нее новую марку и тихонько подложил ее папе на письменный стол, а он застал меня – не когда я стащил, а когда подкладывал, – и накостылял… то есть побил меня, – поправился он, поймав строгий взгляд учителя, – да еще оплеух надавал за то, что я подложил марку, и спросил, где я ее украл, а я не хотел говорить, а то он еще надавал бы мне по щекам, и сказал: «У Колнаи взял», а он говорит: «Сейчас же отнеси назад, потому что твой Колнаи наверняка ее где-нибудь украл», я и отнес; вот и получилось, что у общества теперь две марки. Учитель задумался.

– Но зачем же вы покупали новую марку? Ведь можно было вернуть старую.

– Нет, нельзя, – ответил за Рихтера Колнаи:– у той на обороте поставлена печать общества.

– Так у вас и печать есть? Где она?

– Хранитель печати – Барабаш.

Дошла очередь и до Барабаша. Он выступил вперед, метнув убийственный взгляд на этого Колнаи, который вечно с ним вздорит. Спор из-за шляпы был еще свеж у него в памяти… Но делать нечего. Без дальних слов выложил он на зеленый стол самодельную резиновую печать вместе с чернильной подушечкой в жестяной коробке. Учитель осмотрел печать. На ней была вырезана надпись: «Общество собирателей замазки. Будапешт, 1889». Господин Рац, подавив улыбку, снова покачал головой. Тут Барабаш, ощутив прилив смелости, протянул было руку, чтобы взять печать обратно. Но учитель прикрыл ее рукой:

– Ты что?

– Извините, – выпалил Барабаш, – но я поклялся, что скорее жизнью пожертвую, чем отдам печать.

Учитель положил печать в карман.

– Успокойся! – сказал он.

Но Барабаш не мог успокоиться.

– Тогда, – заявил он, – тогда и знамя у Челе отберите.

– Ах, так у вас и знамя есть? Давай его сюда, – обернулся учитель к Челе.

Тот, запустив руку в карман, вытащил крохотное знамя на проволочном древке. Это знамя, как и знамя Пустыря, тоже сшила его сестра. Вообще все дела такого рода, требовавшие умения обращаться с иголкой и ниткой, выполняла сестра Челе. Но это знамя было уже ало-бело-зеленое,[6] и на нем красовалась надпись:

«Общество собирателей замазки. Будапешт, 1889. Поклянемся навсегда – никода не быть рабами, никода».[7]

– Гм! – произнес учитель. – Это что же за удалец изобразил тут «никогда» без «г»? Кто это писал? Все молчали.

– Кто это писал?! – загремел господин Рац.

Тут у Челе мелькнула мысль: зачем всех впутывать в беду?… «Никогда» без «г» написал Барабаш, но зачем страдать Барабашу? И он скромно ответил:

– Это сестра моя написала, господин учитель.

И судорожно глотнул. Конечно, лгать нехорошо, но зато он товарища выручил… Учитель промолчал. А мальчики вдруг заговорили все сразу.

– Как хотите, но только не очень-то красиво выдавать, что у нас есть знамя, – свирепо заметил Колнаи.

– Чего он ко мне пристает? – оправдывался Барабаш. – Раз печать отобрали, обществу все равно крышка.

– Тише! – оборвал прения господин Рац. – Я вот вам задам! Объявляю общество распущенным, и чтоб больше я не слышал о таких вещах! Всем вам будет снижен балл по поведению, особенно Вейсу – за председательство.

– Pardon![8] – робко возразил Вейс – Но я последний день председатель: нынче как раз должно состояться собрание, и на следующий месяц уже выдвинули другую кандидатуру!

– Колнаи выдвинули, – осклабился Барабаш.

– Это не важно, – сказал учитель. – Завтра после уроков все останетесь здесь до двух часов. Вы у меня будете знать!.. А теперь можете идти.

До свидания, – прозвучало хором, и все двинулись к выходу. Вейс, думая воспользоваться этим минутным замешательством, протянул было руку к замазке, Но учитель предупредил его движение:

– Оставь ее в покое!

Вейс состроил смиренную рожицу:

– А разве нам не вернут замазку?

– Нет. И кто еще не отдал, пусть сейчас же отдаст. Если я узнаю, что у кого-нибудь осталась замазка, строго накажу.

Тут выступил вперед Лесик, который до тех пор молчал как рыба. Вынув грязным пальцем кусочек замазки изо рта, он с сокрушением прилепил его к общественному комку.

– Больше нет?

Вместо ответа Лесик разинул рот и показал: пусто. Господин Рац взялся за шляпу:

– И если я хоть раз еще услышу, что вы основали общество… Ну, марш домой!

Мальчики молча выскользнули из учительской, только один голос тихонько произнес:

– До свидания!

Это был Лесик: раньше, вместе со всеми, он попрощаться не^; мог – у него был полон рот замазки.

Учитель ушел, и члены упраздненного «Общества замазки» остались одни. Уныло поглядывали они друг на друга. Колнаи рассказал поджидавшему их Боке, о чем их допрашивали. Бока вздохнул с облегчением.

– А я здорово испугался, – сказал он: – подумал, уж не донес ли ему кто про пустырь…

Тут подошел Немечек и шепотом сообщил:

– Смотрите… Пока он вас допрашивал, я стал к окну… стекло недавно вставили… ну, и я…

Он показал комок свежей замазки, соскобленной с окна. Все воззрились на нее с благоговением. У Вейса заблестели глаза:

– Ну, замазка есть, будет и общество! Созовем собрание на пустыре.

– На пустыре! На пустыре! – воскликнули хором остальные и побежали домой.

По лестнице загремело эхо, повторяя боевой клич мальчишек с улицы Пала: «Гаго, го! Гаго, го!»

Гурьбой высыпали они из ворот. Бока не спеша шел один. Настроение у него было неважное. Он все думал о Геребе, предателе Геребе, который расхаживал тогда по острову с фонарем в руке. Погруженный в свои мысли, Бока пришел домой, пообедал и сел за латынь – готовить урок на завтра…

Одному богу известно, как уж удалось членам «Общества замазки» так быстро справиться с уроками, но только в половине третьего все они были на пустыре. Барабаш прибежал прямо из-за стола, не успев дожевать кусок хлеба, и поджидал Колнаи у калитки, чтобы влепить ему хорошую затрещину. Уж больно много накопилось на счету у этого Колнаи.

Когда все были в сборе, Вейс пригласил присутствующих занять места между штабелями.

– Объявляю собрание открытым, – с важностью произнес он.

Колнаи, успевший получить затрещину и даже вернуть ее Барабашу, высказал мнение, что, несмотря на запрет учителя, общество следует сохранить.

Но Барабаш сразу заподозрил тут нечистый умысел:

– Он это потому говорит, что теперь его очередь быть председателем. А с меня довольно этого общества! Вы все только и делаете, что ходите в председателях, а мы знай жуем без толку эту замазку. Меня уже просто тошнит от нее! Что же мне, в рот ничего не брать из-за этой проклятой замазки? После него захотел выступить Немечек.

– Прошу слова, – обратился он к председателю.

– Господин секретарь просит слова, – строго объявил Вейс, позвонив в маленький двухкрайцаровый колокольчик.

Но у Немечека, который занимал в «Обществе замазки» должность секретаря, вдруг язык прилип к гортани: за одним из штабелей он заметил Гереба. Никто, не знал про Гереба того, что знал он; никто, кроме них с Бокой, не видел того, что видели они в тот памятный вечер. Гереб, крадучись пробирался между штабелями, а потом побежал прямо к хибарке, где жил словак со своей собакой. Немечеку стало ясно, что его долг – не спуская глаз, следить за каждым шагом предателя. До прихода Боки Гереб не должен догадываться, что его видели на острове сидевшим у фонаря вместе с краснорубашечниками: пусть думает, что никто об этом не знает. Так сказал Бока.

Но Гереб сейчас здесь и куда-то крадется. Немечек во что бы то ни стало хотел знать, зачем Гереб пошел к словаку.

– Спасибо, господин председатель, но я произнесу свою речь потом, – сказал он. – Я вспомнил, что у меня есть дело. Вейс опять позвонил:

– Выступление господина секретаря откладывается.