Речь эта выражала мнение всех, со всех столов послышалось одобрение, затем наступила полная тишина. Но князь осторожно ответил:

– Все мы слышали о великих бранных тревогах и впоследствии мы поразмыслим, может ли это быть нам полезно. Однако ж не советую я, чтобы мы, обитатели лесов, отвращали сегодня тревожные взоры от чащ наших. Мы знаем только то, что занесено к нам из чужбины путниками, что, быть может, они сами видели и что может оказаться лишь смутным слухом. Поэтому теперь наши верховые едут лесами на юг за свежими вестями. Мы ждем их возвращения, и затем мудрые рассудят, стоят ли вести того, чтобы народ тревожился ими.

Слова эти показывали, что хозяин ничего не хочет объяснять народу о римской войне; поднялся смутный ропот, и Ансвальд понял, что гостям приятно было бы узнать побольше и что они недовольны его молчанием. Поэтому по тайному знаку хозяина вперед выступил Гильдебранд и сказал:

– Приближаются танцоры и просят вашей благосклонности.

Все умолкли, каждый приладил свой стул поудобнее, а женщины повставали со своих мест.

Впереди шли флейтист и волынщик, а за ними двенадцать танцоров, все молодые воины из числа княжьих застольников, в белой нижней одежде с разноцветными поясами, с блестящими мечами, а впереди Вольф, тринадцатый, король мечей, в красной одежде. У входа они остановились, приветствуя общество наклоном мечей, затем начали хороводную песню, медленными шагами продвигаясь на свободное место, к скамье князя. Король мечей стоял в середине, окруженный двенадцатью товарищами с поднятыми вверх Мечами. По его знаку музыканты заиграли; движения танцоров стали быстрее, одна их половина понеслась по внутреннему кругу направо, а другая – по внешнему в противоположную сторону, причем каждый танцор обменивался с каждым поочередно ударами меча. Вдруг в пространство между мечей нырнул король и понесся в танце, поочередно то в круге, то вне его, отражая удары своим оружием. Рисунок танца становился все изощреннее, движения танцоров еще более убыстрились, и каждый из них, словно в бою, извивался, избегая ударов кружащихся вокруг партнеров. Затем они в такт музыке разбились на части, устремились друг на друга, сверкая оружием, и наконец, по трое-четверо сомкнулись в воинственной позе. Внезапно, сделав мечами широкий круг, они преклонили их к земле и в мгновение ока сомкнули в искусном сплетении в виде щита. Король мечей стал на щит, а двенадцать товарищей приподняли его на высоту своих плеч, и стоя таким образом, он приветствовал мечом князя, гостей и женщин. Подобным же образом танцоры медленно опустили его на землю, отделили свои мечи и снова бросились друг на друга, но их прыжки и удары были теперь быстры, как молния. Глаз едва мог успевать следить за отдельными ударами, вихрем мелькала светлая сталь, фигуры воинов носились в блеске оружия, пронзительно свистела флейта, грубо гудела волынка, искры летели от мечей. И эта потеха длилась до тех пор, пока, словно по волшебству, танцоры не остановились попарно друг против друга в положении ратоборцев. Затем снова зазвучала хороводная песня, и медленным, широким танцевальным шагом они удалились в двери залы. За столами грянула буря одобрительных восклицаний, гости восторженно встали со своих мест и радостно благодарили танцоров.

Недалеко от князя поднялся Ротари, человек благородный, и начал свою речь:

– Мне кажется, никогда и нигде не видели очи мои более искусной потехи, и по всей земле славимся мы, туринги, такими играми. Но там, на нижнем конце княжьей скамьи сидит чужеземец, искусный в бранном деле, и заключая по выказанной им сегодня доблести, я назначил бы ему место высокое, в сонме сильных. Не равно раздают боги дары свои, но и чужеземец, не знающий своих предков, может быть доблестным воином. Говорят, что весть о битве с римлянами разнеслась по стране из княжьего двора, и увидев чужеземца, я принял его за вестника; но метание палицей доказало, что он родом из восточных стран. Приветствую здесь гостя!

Инго встал и поблагодарил. Но Теодульф громко воскликнул:

– Не одного случалось мне видеть, который прыгал и метал на мягкой мураве, забывая о высоких прыжках на поле битвы.

– Правду говоришь ты, – спокойно ответил Инго, – но у иного зависть гложет душу, что не удалось ему выше всех прыгнуть на лугу.

– Доблестнее прыгунов считается у нас муж, носящий спереди рубцы от ран своих, – возразил Теодульф.

– Но я слышал от стариков и мудрых, что не менее доблестно наносить глубокие раны, чем принимать их.

– Поистине, тебе подобает сан вождя, перед которым стража носит щиты, предохраняя его от неприятельских копий, чтобы лицо его, на радость народу, цвело вешним цветом, – снова насмехался ратник князя.

– А я услышал кое-кого, кто хвастался полученными ранами, точно курица снесенным яйцом, – с презрением ответил Инго.

– Рубаха скрывает бесславные язвы, следы побоев на спине! – с зардевшимся лицом вскричал Теодульф.

– Бесчестным называю я язык, язвящий гостя. Недостойны, по моему мнению, такие речи и неприличен турингу коварный обычай римлян.

– Если тебе так хорошо известен обычай римлян! – закричал с другого стола какой-то свирепый воин из числа друзей Теодульфа, – то наверное тебе пришлось испытать их удары.

– В битве я стоял против римских воинов! – забываясь, вскричал Инго. – Спроси об этом в их стане, и не всякий, приблизившийся к мечу моему, даст тебе ответ.

Громкие крики наполнили залу при известии, что чужеземец ратовал против римлян.

– Разумно говоришь ты, чужеземец, – раздалось с разных сторон, но с иных столов слышалось: «Чужеземец хвастает, да здравствует Теодульф!»

И тут поднявшись, князь звучно крикнул:

– Конец словопрениям! Напоминаю о мире в пиршественном чертоге.

Замолкли громкие крики, но борьба мнений шумно носилась вокруг всех столов, сверкали глаза и вздымались сильные руки. Во время этого смятения какой-то юноша из княжеской стражи поднялся по ступенькам и прокричал в зал:

– Фолькмар, певец, въезжает во двор!

– Добро ему пожаловать! – воскликнул князь. И обратившись к женщинам, продолжал: – Ирмгарда, дитя мое, приветствуй твоего наставника и приведи его к столу нашему.

Так приказал хозяин, чтобы напомнить враждующим о присутствии женщин. Слова его, как заклятье, подействовали на шумную толпу: суровые лица прояснились, иной схватил чащу и сделал большой глоток, чтобы покончить со своими мыслями и приготовиться к песням певца. Ирмгарда вышла из беседки и через ряды мужей направилась к двери.

На ступеньках перед залой стояла деревенская молодежь и с любопытством заглядывала в храмину. Ирмгарда протиснулась сквозь толпу и на дворе стала ждать певца, который в одном из домов наряжался для пиршества. С почтительным поклоном подошел он к ней; то был среднего роста, с блестящими глазами человек, в золотистых кудрях его виднелась седина, нарядно сидел на нем плащ из разноцветного сукна, его голые руки были украшены золотыми запястьями, на шее висела цепь, на боку – лира.

– В добрый час приходишь ты, Фолькмар, – сказала ему девушка. – Они враждуют друг с другом; необходимо, чтобы песни твои возвысили их дух. Покажи сегодня свое искусство и, если можешь, спой им что-нибудь радостное.

– Что смущает их? – спросил певец, привыкший, подобно врачу, осторожно предлагать свое искусство. – Не злобствуют ли они снова на грубую челядь короля Бизино, или ссорятся они из-за римского похода?

– Молодые люди не уживаются в мире, – ответила Ирмгарда.

– И больше ничего? – равнодушно спросил певец. – Напрасно было бы удерживать их от ратных подвигов на зеленой поляне, – но взглянув на озабоченное лицо девушки, он прибавил: – Если это домашние буяны, то опасаюсь, что песня моя не усмирит их злобу. Если бы я мог привнести в песни мои твою приветливую улыбку и каждому пропеть их на ухо, они пошли бы за мной, как ягнята. Но вести, приносимые мной сегодня, – изменившимся тоном прибавил он, – так печальны, что наверное из-за них они забудут о вражде своей. Плохая это закуска для пиршественного стола, но я должен объявить им весть; не знаю, захотят ли они тогда песен.