Сам вдруг заволновался и бросился к порогу. Макферней оглянулся. Никого не было в землянке, – старик ушел.

Сам заметался у выхода и выскочил было за порог, но тотчас вернулся и тихо заскулил, глядя в глаза хозяину, точно приглашая его идти за собой.

– Ищи! – сказал ему Макферней.

Он и Лела пошли вслед за собакой.

Сам вел их к пролому в ограде, на двор шаха, мимо дворцовых пристроек, к задней стене дворца, выходящей на реку.

Здесь, у самой стены, пес остановился и жалобно взвизгнул.

– Потерял след! – сказал Макферней.

Нет! Тихонько рыча, пес скреб лапами у самой стены.

Большая квадратная плита слабо белела в ночной темноте.

Лела с шотландцем подошли ближе. Они увидели укрепленную слегка наискось к поверхности земли каменную дверцу, подбитую по краям мелкими камешками и дерном. Прошедший накануне дождь размыл дерн и обнажил края плиты. Это походило на вход в потайной склеп. Сам упорно скреб камень лапами, точно пытался приподнять тяжелую дверцу.

– Старик ушел вниз! – сказала Лела.

– Да, – сказал Макферней. – Ход к Селимгуру и второй ход на север, к бастионам. Я немного знаю устройство этого дворца.

– Что же теперь делать? – сказала Лела.

– Сам знаменитый шах Джежан чертил план Селимгурского форта, северных укреплений и подземных ходов. В те времена и под индусским храмом был подземный ход, но его давно завалило…

Лела не слушала шотландца.

– Надо догнать! – сказала Лела.

Она наклонилась и взялась за железное кольцо.

– Нет, нет, – сказал Макферней, – это невозможно! Надо знать направление, подземные переходы, провалы, повороты внизу, в кромешной тьме… Ты не пройдешь и двухсот шагов, а старик уже будет далеко.

– Старика нельзя отпустить! – чуть не плача сказала Лела. – Бог знает, что он уносит с собой.

– Беги поверху! Подземный ход ведет к бастиону. Ты прибежишь к отцу раньше, чем старик пройдет тот же путь под землей.

– О, как ты хорошо придумал, Макферней-саиб! – Лела уже бежала к воротам.

Санитар вышел на террасу искать хакима.

– Я здесь! – сказал Макферней.

Он вернулся к своим раненым.

Весь город можно пробежать поверху, по крышам. Пока старик ползет, как крот, под землей, она уже будет у бастиона. Узкий переулок позади дворцовой стены, потом площадь Большой Мечети, а там – по крышам, короткой дорогой, наперерез к северной стене. Лела летела, как птица, перепрыгивая через невысокие каменные ограды крыш, переступая через тела спящих. Луна уже зашла, но Лела угадывала дорогу и в полутьме. Огромный купол и минареты Большой Мечети остались позади, она бежала уже по домам Индусского квартала. Перепрыгивая с крыши на крышу, она спустилась на узкую немощеную улицу. Христианская церковь, казармы, переулок Трубачей, – вот она уже возле городской стены. В темноте перекликаются ночные дозоры.

– Кто идет? – сторожевой патруль шагает ей навстречу. Лела останавливается. Ее не пропустят дальше: она не знает пароля этой ночи. Она не дойдет. Лела прижимает руку к сильно бьющемуся сердцу. Патруль подходит ближе, начальник патруля поднимает свой маленький фонарь и освещает лицо Лелы. Но свет фонаря ложится и на лицо начальника, и Лела узнает серые блестящие глаза и слегка тронутые оспой знакомые худые щеки Чандра-Синга.

– Чандра-Синг!.. Веди меня на бастион к отцу! Важные вести, Чандра-Синг!..

Чандра-Синг не спрашивает ни о чем, патруль молча раздается в стороны, Чандра берет Лелу за руку и ведет. У подножия бастиона, на земляном подъеме, выстланном камнями, стоит охрана. Чандра-Синг говорит пароль, и их пропускают.

Отец спокойно слушает Лелу.

– Что ж, я хорошо выбрал своего лазутчика, дочка, – усмехается отец. – Садись на камешек, посиди, времени у нас много.

– Что ты, отец!.. Старик уже давно спустился, он уйдет на ту сторону. Ты не знаешь, как хитер старик.

– Я знаю, как хитры подземные переходы. Старик небыстро идет под землей и куда бы ни повернул, всё равно придет к бастиону.

– Клали мины при Виндхам-саибе, знаем, – хрипит Шайтан-Ага, подмигивая Инсуру.

Оба спускаются вдоль внутренней стороны бастиона, обращенной к городу, и исчезают в провале между камнями.

Проходит много времени, уже бледнеет небо на востоке, когда Инсур с товарищем возвращаются наверх.

Инсур несет кого-то на одной руке, перехватив у пояса, и бросает на землю, как куль тряпок.

– Обыщите его! – говорит Инсур.

В поясе у человека крепко завязан свернутый в трубку и дважды запечатанный лист голубоватой персидской бумаги. Инсур ломает печать.

«… Поверь мне, генерал-саиб, звезда моей души, поверь в чистоту моего сердца… Разве твоя королева не была и моей повелительницей долгие годы?.. Смиреннейший из слуг Виктории-ханум, я за счастье почитаю вернуть себе ее прежнюю милость. По первому твоему знаку, генерал-саиб, я готов открыть солдатам королевы подземный ход из моего дворца под Кашмирские ворота»…

Инсур опускает руку с письмом. Он бледен.

Письмо шаха генералу Вильсону!..

Вслед за письмом из пояса сыплются золотые монеты. Старик бросается их подбирать. У него трясутся руки, настоящие слезы текут из больных, изъеденных язвой глаз.

Рунджит, старый сержант, с презрением глядит на него.

– Так вот кому платит свое золото тощий саиб, – говорит Рунджит.

– Намак-Харам!.. Измена!.. Измена во дворце!.. Сам Бахадур-шах предался ферингам!..

– Измена!.. Шах Дели хочет обойти повстанцев. Он засылает письма во вражеский лагерь!..

Сипаи бегали по мраморным залам дворца, потрясая оружием:

– Где они, советники Бахадур-шаха?.. Изменники, ломающие братскую соль!

– Предателям не будет пощады!..

– Я вырву им глаза, сынам бесчестных матерей!.. – кричал, тряся кривой саблей, Лалл-Синг.

Сипаи метались по дворцовым покоям, среди раскиданных подушек, перевернутых жаровен, испуганных слуг.

Черный евнух-африканец, с желтыми крашеными волосами, в оранжевой повязке на бедрах, с ног до головы натертый пахучим маслом, лег на пороге женской половины.

– Нельзя! – жестом показывал евнух.

Лалл-Синг, взяв за скользкое от масла плечо, откинул евнуха в сторону и брезгливо вытер руку о широкий пояс.