Но и теперь Людовик чувствовал себя не слишком уверенно, и, когда маркиз для участия в одном из процессов прибыл в 1678 г. в Париж, король написал своему министру Кольберу: «Я слыхал, что Монтеспан позволяет себе дерзкие высказывания. Это дурак, для исчезновения которого с моих глаз Вы предпримете все возможное... И постарайтесь, чтобы он покинул Париж как можно скорее».
Итак, признанная всеми новая куртизанка короля с ее безграничным влиянием, сильно развитым чувством собственного достоинства, с ярко выраженным честолюбием стала счастьем, надеждой и ужасом придворных, министров, генералов.
То, что она тотчас добилась возвышения своей родни, само собой разумелось: ее отец стал губернатором Парижа, ее брат – маршалом Франции.
В ее салоне собирались сливки аристократии и мира искусств. Она покровительствовала Расину и Буало и добилась пенсии для старого Корнеля. Она помогала Люлли. Она точно знала, что необходимо для художников и поэтов. Сен-Симон со всей возможной скрупулезностью и объективностью описывал события при дворе: «Она всегда была превосходной великосветской дамой, спесь ее была равна грации и благодаря этому не так бросалась в глаза...
Было просто невозможно обладать большей волей, ловкостью, оригинально выраженной натурой и природным умом, что придавало особые, в известной мере, свойства ее языку. Все это вызывало восхищение. Все, кто с ней постоянно общался, ее камеристки, племянницы и те, кто часто слушал ее, перенимали ее язык. Его еще и сегодня можно встретить у тех из них, кто дожил до наших дней...»
Сен-Симон восхищается присущим ей качеством «быть красивой, как ясный день». Великая мастерица эпистолярного жанра и знаменитая современница Сен-Симона мадам де Савиньи называет красоту маркизы необыкновенной, ее туалеты не менее прекрасными, чем внешность, а ее веселый нрав не менее удивительным, чем туалеты. «Сияюще прекрасной и необычайно самоуверенной» называет она великую куртизанку, чьи изображения, демонстрирующие все ее необыкновенные свойства, к сожалению, до нас не дошли. Описывая в одном из своих писем к дочери нравы двора и приводя при этом различные примеры из жизни необыкновенной маркизы, ока пишет: «В три часа король, королева, Месье, Мадам (брат и сноха Людовика), Мадемуазель (де Монпансье, дочь герцога Гастона Орлеанского), все принцы и принцессы, мадам де Монтеспан с собственной огромной свитой, короче говоря, все, из кого состоит французский двор, собираются в личных покоях короля. Все было обставлено наилучшим образом. Мадам де Монтеспан в кружевах ручной работы, волосы в тысячах локонов, ниспадающих по вискам до самых щек. На голове – черные ленты, украшенные жемчугом и драгоценными камнями. Одним словом, это была победоносная красота, к восхищению всех иностранных послов».
Маркиза любила роскошь, как любят ее такие женщины, и мадам де Савиньи в письме к своей дочери в провинцию описывает даже платье, подаренное одним из богатых и галантных придворных фаворитке: «Золото на золоте. Вышитое золотом, окаймленное золотом, а все это перевито золотом, и все это перемешано с золотыми вещичками, а все вместе составляет платье из необыкновенной ткани. Надо было быть волшебником, чтобы создать такое произведение, выполнить эту немыслимую работу...»
В Версале маркиза занимала на первом этаже двадцать комнат, а королева на втором – одиннадцать. Старшая статс-дама де Ноай несла шлейф маркизы, а шлейф королевы – простой паж. При выездах ее сопровождали лейб-гвардейцы. Если она отправлялась куда-либо по стране, ее должны были приветствовать лично губернаторы и интенданты, а города посылали ей подношения. За ее запряженной шестеркой каретой следовала такая же с придворными дамами. Затем следовали тележки со скарбом, 7 мулов и 12 человек конного конвоя...
Такой женщине было, конечно, необходимо подходящее жилище. И она нашла его в своем замке Кланьи, втором Версале, недалеко от первого. Сначала Людовик велел построить в Кланьи небольшой загородный дом для своей возлюбленной. Когда маркиза увидела его, она объявила, что для какой-нибудь оперной певички его бы вполне хватило...
Ей был нужен только замок, и она поручила его строительство в то время 28-летнему Мансару. Проектирование и строительство замка обошлось в 2,5 миллиона ливров, а уже в 1669 г. он в полуразрушенном виде был продан архитектору Делондру за 400 тыс. ливров. Мадам де Савиньи видела замок в августе 1675 г., она называет его Дворцом Амиды. Реконструируемое здание еще не было готово, а известный Ленотр уже высаживал парк. «Он посадил небольшой темный лес, который выглядел очень живописно, потом посадил небольшую рощу апельсиновых деревьев в больших кадках. Они образовали тенистые аллеи, по ним было приятно прогуливаться, а чтобы замаскировать кадки, с обеих сторон были устроены палисадники, целиком засаженные цветущими розами, жасмином и гвоздикой. Все это было, несомненно, прекраснейшим, удивительнейшим, очаровательнейшим нововведением, о котором можно было только мечтать».
Маркиза родила королю семерых детей, которые по указу Парламента были признаны его законными детьми: старшего сына он произвел в герцоги Мэна и дал ему поместья и привилегии, старшую дочь он выдал замуж за герцога Бурбонского, а другую – за своего племянника, герцога Шартрского, будущего регента.
Однако, несмотря на все великолепие, могущество и на все праздники, которые устраивала она или устраивали в ее честь, главным оставалось то, что только в первые годы ее господство было несомненным. Впоследствии ей надо было опасаться, зная непостоянство Людовика, появления более молодой, а также более красивой и умной соперницы. Ведь если однажды она вознеслась, то с тем же успехом могла и рухнуть... Она никогда ни в чем не была уверена и постоянно была окружена толпой врагов и завистников. Многих раздражало ее высокомерие, ее острый язык, и все постоянно следили за ней, чтобы обо всем донести королю и таким образом спровоцировать тихий дворцовый переворот, а на место прежней надоевшей могла взойти новая красотка. К этому заранее велись приготовления, и всегда под рукой была какая-нибудь дамочка, для которой заветным желанием было возложить на себя эту корону.
Любовь и страсть Людовика к маркизе длились годы, но уже в 1672 г. гордая маркиза страдала от глухой ревности, и она пребывала, как замечает мадам де Савиньи, в неописуемом состоянии духа: в течение двух недель не показывалась на люди, писала с утра до вечера, и все рвала в клочья перед сном... И никто не сочувствовал ей, хотя делала она немало добра, замечает писательница, характеризуя маркизу и остальных. Через три года, когда все тревоги как будто улеглись и Людовик к ней вернулся, все повторилось – и значительно серьезнее. Людовик вдруг впал в глубокую набожность, однако умные люди потихоньку передавали, что он пресытился маркизой...
Гордой женщине пришлось пережить, что в Великий Четверг 1675 года священник ее прихода отказал ей в отпущении грехов, а когда она пожаловалась на это его версальскому коллеге, тот одобрил действия своего викария. К тому же как раз в это время великий проповедник Боссюэ снова пошел в гору и добился, чтобы король удалил свою любовницу. Маркиза возмутилась и, когда Боссюэ как-то посетил ее, засыпала его упреками: ему потребовалась немалая выдержка, чтобы отделаться от нее. Ведь только он один должен был иметь доступ к душе короля...
Когда маркиза поняла, что все ее попытки разбиваются об его непоколебимое спокойствие и высокомерие, она решила добиться своего с помощью интриг и лести и задействовала для этого самые высокие авторитеты церкви и государства. Однако и на этот раз ничего не вышло.
Ее изгнание длилось еще не один месяц. Казалось, что прежние отношения вообще никогда не вернутся. В это время маркиза родила двойню: будущих графа Тулузского и мадемуазель де Блуа. Как пишет Савиньи в конце июня: «Твое мнение насчет Кванты (так мать и дочь называли маркизу в своих письмах) подтвердилось. Конечно, невозможно вернуть прошедшее, но сейчас ее могущество и власть снова вознеслись до небес. И сейчас она стремится к тому, чтобы эта полоса удачи длилась как можно дольше. Между тем весь двор опять собирается вокруг нее, полный безграничного почтения».