Затем она говорила с горечью о его неблагодарности, о его лицемерии и опять о его положительных качествах и каким он, когда хотел, мог быть любезным. Так в течение получаса выслушивал Хакстаузен эти переливы, и он отмечает, что говорила она с «удивительным красноречием».
Несмотря на все утешения и призывы к благоразумию со стороны Хакстаузена, графиня не хотела сдаваться до тех пор, пока Флемминг не пришел к ней сам, не показал приказ короля и не пригрозил насильственной высылкой.
Тогда, в вечер после Рождества, она отправилась в Пильниц, и весь Дрезден наблюдал за ее проездом через аллею, ведущую от замка через бальный домик к ее дому, из которой уже была убрана стража.
Все смотрели на изгнание еще совсем недавно могущественной фаворитки, теперь одинокой и моментально всеми покинутой, погруженной в раздумья. Она ломала голову, как вернуть милость короля, изгнать ненавистную соперницу и отомстить недругам.
Что касается милости короля, то тут она попробовала свойственные той эпохе различные магические средства: приказывала варить приворотные зелья и произносить заклинания, чтобы «наслать напасть» на своих врагов.
Своей матери она писала, что король сетует на свою судьбу, так как попал в руки непорядочных людей, которые думают только о своей выгоде, в то время как она, возможно, единственная, кто принимает все это близко к сердцу, потому что она любит его больше, чем себя, и никогда в жизни не забудет его...
Через шпионов, засланных в Пильниц, при дворе вскоре узнали о речах графини, однако Левендаль был достаточно благоразумен, чтобы не придавать этому слишком большого значения: в то, что графиня, как доносили, готовила заговор против короля, он не верит, потому что для этого она должна была переступить через скупость – свой основной недостаток. Ведь тогда она слишком много потеряет и ничего не приобретет. Левендаль не собирался говорить об этом с самой графиней: если она в самом деле что-то и замышляет, то откажется от своих планов, а если она невиновна, она тотчас поднимет шум, что может также иметь далеко идущие последствия.
Однако, если все эти обвинения и не были предъявлены ей официально, она все равно знала о них, так как в одном из своих писем упоминала, что ее обвиняют в самых немыслимых вещах, что она якобы «самая изощренная ведьма и колдунья», что каждый день она напивается вдрызг, что все, кто к ней приходят, либо ее любовники, либо чародеи, что у нее есть яды, чтобы отравить кого угодно,– короче, ей приписываются всевозможные пороки.
В то время как она, преисполненная ненависти и ярости, засела в своем Пильнице, члены правительства продолжали поддерживать с ней отношения от имени короля по поводу возврата переданных ей ранее Августом важных документов, например, жалованной грамоты Августа и двух связок писем Кенигсмарк, а также продажи ее дрезденского дворца, который ей больше было не под силу содержать. Однако она совсем не думала сдаваться. Она потребовала 200 000 талеров за свои поместья и дома и разрешения жить там, где захочет, и предупредила, что обвести вокруг пальца ее не удастся. Она хорошо знала, что отказом возвратить грамоту подвергает опасности свою жизнь, но была готова скорее умереть, чем расстаться с ней. Если на нее будут слишком сильно давить, ей придется заговорить. Угроз графиня не боялась, так как справедливо полагала, что при дворе предпочтут, чтобы она молчала.
Эти переговоры так ни к чему и не привели, и когда Август вместо своих придворных советников послал к ней высокородного юного полковника фон Тинена с собственноручно написанным письмом, этот последний открыто перешел на сторону изгнанной фаворитки и вызвал на дуэль полковника фон Рантцау, который был врагом графини с тех пор, как согласился принять участие в сводничестве в Варшаве, а теперь распространял слухи о том, что Тинен якобы ее любовник. После долгих переговоров ей был оставлен Пильниц, она продолжала получать почти полностью свое прежнее денежное содержание, однако была лишена прежних привилегий, и вся ее переписка строго контролировалась.
В июле 1714 г. она, казалось, была готова уступить, отдала ключ от своего дрезденского дворца, однако забрала мебель. Она отдала также, правда, с большой неохотой, кольцо, «которое я носила на пальце, чтобы показать то, что раньше было правдой...» Видимо, это кольцо, которое Август подарил ей вместе с жалованной грамотой.
Кроме того, она подписала обязательства никогда не появляться в Польше и Саксонии в тех местах, где собирался бы остановиться король. «Я обязуюсь,– следует далее,– никогда не говорить и не делать ничего такого, что может быть неприятно королю или противно его интересам. А также воздерживаться от участия в любых интригах и сплетнях, никогда более ни в письмах, ни в разговорах не вмешиваться в дела, касающиеся короля, и вообще постоянно вести себя так, как следует из этой грамоты, которую я подписала. А если я в чем-либо нарушу данные условия, то вызову справедливый гнев короля и признаю, что тогда Его Величество имеет полное право лишить меня всех своих милостей, которые он мне оказал при условии, что я не нарушу условия договора.
И да поможет мне Бог до конца дней моих».
К французскому оригиналу договора приложен длинный постскриптум, в котором графиня протестует против клеветы в свой адрес и просит короля сохранить ее привилегии и имущество.
Больше всего ее возмущала придворная камарилья, которая своими советами склоняла короля к «неправедным» поступкам, которые он, как она думала, сам никогда бы не совершил...
Однако в конце 1715 г. она, видимо, согласилась по предложению Августа кончить дело миром и вернуть драгоценный документ.
Затем сомнения вернулись, и она решилась на очень важный шаг, который имел решающее значение для ее судьбы: она решила бежать, а перед этим потихоньку урегулировать свои дела, и тайно передала дворцовому управляющему Йонасу Майеру большое количество ящиков и сундуков, полных драгоценностей, затем она должным образом проинструктировала своего поверенного Клуге и передала еще 15 ящиков с ценностями еврею Перлхефтеру, который должен был отослать их в Теплиц.
12 декабря 1715 г. она тайно покинула Пильниц, оставив там своего трехлетнего сына, в то время как обе дочери уже некоторое время жили у ее матери, и 14 декабря приехала в Берлин. Она написала Вацдорфу, что поехала туда только затем, чтобы добиться выдачи документов, которые она хотела обменять на выданную ей прежде королем жалованную грамоту. Однако фон Рантцау сидел в Шпандау за «преступление против нравственности» и мог получить свободу только в случае уплаты залога в 15 000 талеров. До его освобождения бумаги не могли быть выданы графине...
В Берлине графиня какое-то время жила инкогнито под именем мадам Лакапитэн у некоего Винцента, и ее расходы составляли редко более двух талеров в день. Она вела себя очень скромно, нанимала экипаж и только через некоторое время сошлась с высокопоставленными особами, которых частично уже знала.
Через какое-то время после приезда в прусскую столицу она неожиданно и к своему ужасу узнала, что посланные ею в Теплиц вещи конфискованы на богемской границе. Так как возврат их встречал препятствия, она была вынуждена отправиться в Теплиц сама, где ей удалось выручить большую часть ящиков после уплаты значительной суммы, после чего ока вернулась в Берлин, забрав ящики с собой.
Снова начались оживленные устные и письменные контакты с ней с целью убедить ее вернуться в Саксонию. Она отвечала, что не хочет жить в Пильнице как изгнанница и вернется в Саксонию только в том случае, если Август собственноручно напишет ей, что может подождать с обменом бумаг до освобождения Рантцау, и что «она может надеяться на уважение к своей личности и свободе, как все остальные порядочные люди».
Однако мало кто верил, что документы действительно у Рантцау, опасались также, что она может заговорить, опасались «ее ядовитого и опасного языка, ее предприимчивости и дерзкого ума, способного на все, чтобы удовлетворить свои прихоти и свою ненависть, любыми средствами спровоцировать трения и разлад между обоими государствами». И саксонский посланник в Берлине получил задание добиться ареста графини и высылки ее на родину. Не были забыты также 1000 талеров для одного из королевских фаворитов.