– Милли Сэнд! Подходит только для ученицы в лавке! Не забывай, Чарльз, ведь этот ребенок – твоя родная дочь! Миллисент? Мы можем называть ее Миллисент. Н-да… немного официально, ты не находишь?

Терпеть этого не могу! Миллисент… Мелисанда! О, прелестно! Давай назовем ее Мелисандой? А фамилия… Сент-Мартин! По улице, на которой она родилась. Отлично – Мелисанда Сент-Мартин! Звучит просто чудесно. И очень ей идет. Итак, решено – она будет Мелисандой Сент-Мартин!

Так случилось, что маленькую Мелисанду переправили через Канал и оставили на попечение добрых сестер монастыря Пресвятой Девы Марии. Там она должна была получить образование, и Чарльзу долгие годы не пришлось бы тревожиться о ней. К тому же было не исключено, что, когда девочка подрастет, она и сама не захочет покинуть монастырь, – такие случаи не были исключением. Его долг по отношению к покойной Милли Сэнд можно будет считать выполненным.

Но Чарльз не смог устоять перед искушением. Он хотел увидеть свою дочь. Ему не терпелось узнать, какое дитя произвели на свет они с Милли.

И вот он встретил ее, восхитительную Мелисанду. И после этого его уже неодолимо тянуло увидеть ее вновь и вновь.

В одном Чарльз теперь был совершенно уверен. Она никогда не останется в монастыре.

Когда колеса дилижанса загрохотали по мостовой Парижа, он как раз думал о том, что насмешница-судьба уготовила им с Мелисандой.

Глава 3

В доме все было перевернуто вверх дном – слуги носились взад и вперед, моя и начищая все вокруг до ослепительного блеска. Каждая вещь, на которой обнаруживалось хоть малейшее пятнышко, безжалостно отправлялась в стирку. Садовники в оранжерее буквально пылинки сдували с каждого цветка, предназначенного в торжественный вечер украсить собой бальную залу. Деревня тоже бурлила – в вечер, когда должен был состояться бал, все крестьяне рассчитывали пробраться к господскому дому и хоть одним глазком полюбоваться на высокородных леди и джентльменов, которые будут танцевать и веселиться, празднуя день рождения и помолвку мисс Каролины.

Мисс Пеннифилд, на которой лежала тяжкая обязанность позаботиться о туалетах хозяек, распускала невероятные слухи о тех поистине изумительных тканях, из которых сошьют бальные платья для леди Тревеннинг и самой мисс Каролины. Шелк цвета лаванды для миледи и белый атлас для мисс Каролины! К тому же платье из белого атласа будет украшено нежно-розовыми бутона ми. «О мои бедные глаза! – обычно добавляла при этом мисс Пеннифилд, имея в виду розы, – и так по двадцать раз на дню. – Никогда в жизни не видела подобного великолепия!»

Сейчас она хлопотала в будуаре леди Тревеннинг, подгоняя платье мисс Каролины по фигуре. Пальцы ее слегка дрожали, потому, что это был день, когда ждали приезда важных гостей из Лондона, и туалеты уже должны были быть готовы. Сама леди Тревеннинг объявила, что платье лавандового шелка пришлось ей по вкусу. Но с мисс Каролиной все обстояло гораздо сложнее – то ее не устраивало, как сидит рукав, то она волновалась из-за того, что платье будто бы длинно.

Внешностью Каролина пошла в отца, только вот по характеру они были совсем не схожи: он – холодный, замкнутый, она – капризная словно майский день. На строение ее менялось каждую минуту, и угодить молодой леди бывало довольно трудно. Это все потому, мрачно думала мисс Пеннифилд, которую жизнь особо не баловала, что у некоторых людей всего в избытке, вот они и бесятся с жиру!

– Только посмотрите, как ужасно сидят плечи! – простонала Каролина, откидывая назад пышные локоны, которые носила, подражая молодой королеве. – Из-за этого рукава кажутся слишком узкими!

– А, по-моему, все чудесно, дорогая, – заметила леди Тревеннинг. – А вы как думаете, Пеннифилд?

– Мне тоже так кажется, миледи. – Мисс Пеннифилд в присутствии своей хозяйки была сама кротость, ничуть не напоминая ту сварливую женщину, которую знали в деревне.

– Ничего подобного! – взорвалась Каролина. – Говорю вам – вот тут неправильно заложена складка, и тут тоже! Да разве так шьют в Лондоне?!

И бедная мисс Пеннифилд со слезами, которые застилали ей глаза, и сотнями булавок, торчащих у нее из корсажа, куда она их в спешке повтыкала, принялась торопливо переметывать злосчастные рукава.

Уэнна, сновавшая вокруг леди Тревеннинг, чтобы закутать шалью плечи ее милости, бросила взгляд на Каролину и в одно мгновение поняла и страх и волнение, которые сводили с ума девушку.

В это утро Каролина была сама не своя. И никакой, пусть даже безупречно сидящий рукав не мог бы успокоить ее. Уэнна это отлично понимала. Все ее раздражение из-за нового платья было не чем иным, как обычным страхом, что она может не понравиться мистеру Фермору. «Бедная маленькая королевна, – с горечью подумала Уэнна. – Все будет хорошо. Ты прелестна! Ты – самое очаровательное создание в мире… А если ты не похожа на тех надменных лондонских леди, что ж, ничего страшного! К тому же я слышала, что молодые люди неравнодушны к переменам».

Уэнна приблизилась к мисс Пеннифилд.

– Ну-ка, – бесцеремонно сказала она, – дайте взглянуть! И что тут такого страшного, радость моя? По мне, так все превосходно. К тому же тебе наверняка не захочется, чтобы слишком длинные рукава закрывали твои хорошенькие пальчики?

Память Уэнна имела отличную и до мельчайших подробностей помнила все, что касалось мисс Каролины, так же как когда-то помнила все о мисс Мод. После первой поездки в Лондон Каролина вернулась домой сама не своя. Тогда ей было всего четырнадцать, и ее впервые взяли в столицу на свадебные торжества королевы. Каролина приехала обратно, пылая от возбуждения, – не потому, что увидела королеву и ее мужа принца, а потому, что в тот раз встретилась с Фермором. К тому же ей уже было известно, что в один прекрасный день он станет ее мужем.

Каролина тогда открыла свою юную душу Уэнне, как, впрочем, поступала всегда, с самых первых своих дней. «Пойди расскажи все Уэнне» – так повелось с тех самых пор, как она себя помнила: в горе ли, в радости – она всегда бежала к Уэнне. Когда она была еще ребенком и ее мучили ночные кошмары, она помнила тихий ласковый голос, что каждый раз возвращал ей покой. «Скажи Уэнне». И Уэнна сама бережно хранила эти воспоминания, словно бесценные сокровища. Но во время той знаменательной поездки воображение ее любимицы за полнил молодой очаровательный юноша, который к тому же был всего несколькими месяцами старше самой Каролины. Девушка ему понравилась, но обращался он к ней с покровительственным видом старшего. Снизошел даже до того, что назвал ее руки прелестными.

И вот сейчас Уэнна напомнила об этом, с удовлетворением отметив, что ее слова заметно успокоили взволнованную девушку.

– Не так ли? – повернулась она к портнихе.

– Конечно, – кивнула бедная мисс Пеннифилд.

– А теперь давай-ка снимай платье и отдай его мисс Пеннифилд, а то она никогда его не закончит. И я бы на твоем месте не стала то и дело натягивать его на себя. Сердечко мое, ведь так оно никогда не будет готово! Вот умница! Что-то ты раскраснелась. Пойдем, я тебя уложу – надо немного отдохнуть до того, как съедутся гости.

– Ой, они никогда не приедут, Уэнна!

– Ерунда! Уж мистер Фермор приедет в любом случае. Вот уж я удивилась бы, если б он не приехал!

Стрела попала в цель. Каролина вспыхнула от радости. «Радость ты моя, – подумала Уэнна. – Ты такая красавица, когда улыбаешься».

Уэнна осторожно помогла девушке стянуть с себя белый атлас.

– Я, пожалуй, прилягу ненадолго, – сказала Каролина. – Ты, глупая женщина, что делаешь? Я же не инвалид!

– Очень хорошо. Перестань вертеться, детка, лучше ступай переоденься. Твое платье из муарового шелка подойдет как нельзя лучше… вдруг кто-нибудь приедет. Возьми книжку и приляг в гостиной на диване.

– Прекрати командовать, Уэнна, – буркнула Каролина, но, тем не менее, послушалась.

Мисс Пеннифилд с видимым облегчением забрала белый атлас в швейную, и Уэнна, наконец, осталась наедине с леди Тревеннинг.