- Мужиком? - Сандор негромко и хищно рассмеялся. - Ну, не знаю, Кала. Это ты у нас в семье биолог. Но вряд ли теперь ты сможешь назвать его самцом… если ты меня поняла…
6.
У Калы появился личный ритуал: каждую весну она доставала из тайника «Рассказ Первой Матери» и перечитывала его от корки до корки. Ей нравились описанные в книге приключения, а трагизм судьбы Клэр наводил на нее искреннюю печаль, и даже помня наизусть целые главы, она переживала так, словно читала книгу впервые. Эта сильная и решительная женщина делала все возможное, чтобы помочь своим девушкам и одновременно заставить Оуэна вести себя достойно. Она добилась того, чтобы каждый взрослый имел право голоса во время важных решений - и голосование, естественно, шло под ее председательством. Клэр всегда произносила прощальные речи на похоронах и следила за соблюдением порядка на скромных празднествах в честь очередной годовщины их появления в этом мире.
На третью зиму наступил жестокий голод. Местных черепах перебили почти начисто, а земные растения здесь плохо прижились. Именно Клэр ввела порционную систему на всю оставшуюся еду, а когда шестерых жен застали за взломом последней кладовой с консервами, Клэр взяла на себя роль судьи на том скорбном процессе. Каждая женщина утверждала, что поступила так ради своих голодных детей. Но к тому времени детей были уже десятки, и разве у всех не подводило живот? Присяжными стали двенадцать других девушек - как жен, так и свободных. Соблюдая ритуал, древний, как само человечество, они выслушали аргументы «за» и «против», удалились на совещание и вернулись с решением. Все шестеро были признаны виновными по всем пунктам.
У Клэр не оказалось иного выбора - приговором стало изгнание.
Первая Тина была одной из преступниц. Рассыпая проклятья и угрозы, она и еще пять женщин взяли своих младенцев и отправились на юг, надеясь добраться до нетронутых пастбищ и доступной еды.
Несомненно, Шесть Разгневанных Жен существовали. Но не было двух одинаковых толкований их преступлений, и ни в одном из «Заветов…» Клэр не упоминалась в роли судьи. Точно известно лишь, что шесть женщин ушли в неизвестность, а когда они вернулись десять лет спустя, то принесли с собой пурпурных кур и свежие черепашьи яйца, а также четверых выживших детей, включая симпатичного кареглазого мальчика, почти взрослого и сгорающего от желания увидеть своего отца.
Правда заключалась в том, что ни одна из влиятельных церквей не признавала существования Клэр, а это было равносильно тому, что ее вообще никогда не было. Даже самые причудливые побочные религии отказывали ей в какой-либо важной исторической роли. По версии «Рассказа Первой Матери» она прожила еще семь лет и мирно скончалась во сне. Оуэн попросил у одной из жен Библию, чтобы прочесть молитвы над ее могилой. С облегчением человека, избавившегося от тяжкой ноши, он поблагодарил душу женщины за хорошую работу и мудрое руководство. Завершалась книга несколькими словами надежды от лица ее автора - Калы.
Разумеется, ничто на этом не заканчивалось, а если учесть дальнейшие события, то история только-только начиналась.
По выводам большинства исследователей, пионерам понадобилось целое столетие, чтобы уверенно зашагать вперед. Оуэн дожил до восьмидесяти лет, оставшись мужчиной до старости, и, пользуясь своим божественным статусом, продолжал спать со множеством восторженных подросших правнучек. Могила Клэр вскоре затерялась во времени, а возможно, эта женщина никогда не существовала. Зато могила Оуэна стала первым монументом в этом мире. Из карьера притащили блоки известняка, сложили высокий постамент, а на него водрузили величественную статую и оригинальный, все еще бесполезный пробойник. Паломники шли сюда днями и неделями, лишь бы опуститься на колени у подножия статуи великого человека, и иногда после этого какая-нибудь старая рана казалась им исцеленной или же их внезапно покидало некое застарелое отчаяние, что вновь доказывало могущество Первого Отца.
Четыре столетия спустя мир наполняло достаточно тел и разумов, чтобы горстка из них могла стать учеными.
За тысячу лет человечество распространилось по всей теплой, но бедноватой кислородом планете, придерживаясь низин и уничтожая те местные виды, которые не приносили ему пользы. Мастерские стали заводами, школы - университетами, и очень медленно, но в мир все-таки вернулись знания и уникальные технологии, необходимые для создания новых пробойников.
В 1003 году некий богатый молодой человек купил рекламное время в каждой телесети. Чем больше пробойник, тем лучше семя, - завещал он миру. И сказав это, он явил ему гигантский пробойник класса «А», а также просторное здание, в котором он и тысяча его жен перенесутся в новый мир, а также достаточное количество замороженной спермы тщательно отобранных мужчин, чтобы обеспечить разнообразное и энергичное общество.
Пожелавших отправиться с ним молодых и восторженных женщин оказалось более чем достаточно.
Какой оказалась реальная судьба колонии и ее обитателей, никто сказать не может. Включение пробойника равносильно исчезновению из мира - во всех смыслах. Но за последующие столетия были построены сотни пробойников. Миллионы пионеров покинули первый новый мир, молясь о более насыщенном воздухе и более вкусной пище. А после шести столетий эмиграции потомки Калы собрались вокруг небольшого пробойника класса «Б», прочли отрывки из Библии и «Заветов Жен», а затем вместе сделали короткий, но великий шаг в неизвестность.
7.
В девятнадцать лет Кала подала заявление в «Комитет по паркам» и благодаря везению и собственной настойчивости получила назначение в тот самый заповедник, где побывала в детстве. Ей выдали тяжелые ботинки, широкополую шляпу и мешковатую коричневую униформу с пришпиленной к груди табличкой «Новичок». Первую неделю лета она провела, водя на экскурсии туристов, которых интересовали местная флора и фауна. Но это назначение не стало рывком в ее карьере, поэтому Калу вскоре перевели на уничтожение «экзотики» - что, как выяснилось, означало своего рода повышение. Она получила полную свободу и могла ездить по грунтовым дорогам на служебном грузовичке, останавливаясь в заданных местах и глубоко забредая в чужой лес. Каждые несколько дней приходилось осматривать сотни ловушек. Местных животных она освобождала, а первоначальных следовало убивать из пневматического пистолета, заряженного иглами, или отработанным ударом по голове. В конце дня она возвращалась на базу, надевала пластиковые перчатки и бросала в кремационную печь трупики - в основном жирных скворцов и еще более жирных домовых мышей. Если они умирали еще в ловушке, то тушки начинали пованивать. Но она быстро привыкла к своим кровавым обязанностям. Кала считала, что делает важную, но малоприятную работу, и часто представляла себя одиноким солдатом на передовой, воюющим за правое дело, причем почти даром: за скромные деньги, редкое поощрение и, разумеется, за возможность каждое утро возвращаться в первозданную природу и еще один долгий день наслаждаться ее обреченной и угасающей странностью.
Как-то июльским днем, когда она возилась у печи, к ней подошел другой новичок. У них были приятельские отношения, но в тот день юноша непонятно почему выглядел смущенным. Едва он увидел Калу, как лицо его напряглось, шаг замедлился, а затем - наверное, когда он заметил ее удивление - снова ускорился.
- Привет, - едва слышно буркнул он.
Кала бросила в печь дохлого кота и улыбнулась:
- Слышал новость? Нашли новое стадо долгоногов. Над ледником святой Марии.
Юноша помялся, затем торопливо выпалил:
- У меня есть поручение. До встречи.
Кала уже давно поняла, что не очень-то чувствительна к эмоциям других. И раз сейчас она заметила что-то неладное, то весьма велика вероятность, что это небеспочвенно. Почему парень так нервничал? У нее опять неприятности? И если да, то в чем она ошиблась на этот раз?
Когда Кала водила экскурсии, произошел дурацкий инцидент. Среди туристов затесался хвастливый придурок из «Культа прадеда». Его личной миссией было сорвать ее лекцию. Кала описывала ложные сосны и объясняла, почему томтомы полностью зависят от этих растений. И внезапно этот кретин ее перебил, идиотским голосом заявив, что местные деревья столь же бесполезны, сколь уродливы, все туземные животные тупее бревен и что их работа в этом мире не завершится, пока каждый жалкий и мерзкий уголок вроде этого не превратится в дубовые рощи и бетон.