В своем ските Александра практиковала тумо, т. е. особую медитацию по развитию внутреннего "пламени". Согласно наставлениям своего ламы, она ходила купаться в ледяной воде, после чего совершенно голой, не обтершись полотенцем, проводила всю ночь в неподвижной медитации. "Было начало зимы, высота около 3000 метров, и я горжусь, что ни разу не простудилась".

13 июля 1916 г., когда в Европе уже пылала Первая мировая война, Александра второй раз пересекает границу Тибета. Одетая в монашескую чивару и в маленькой желтого шелку шапочке, она приходит в Шигадзе. "Я чувствую себя совершенно свободно в этой центральноазиатской одежде. Может быть, и в самом деле в глубине своих клеток я – желтая азиатка. Я с радостью остановилась здесь и забыла Европу навсегда".

В Шигадзе она встретилась с панчен-ламой и его матерью, которая пригласила Александру остаться либо в ближайшем женском монастыре, либо в специально построенном для уединения домике столь долго, сколь она пожелает. Александра вежливо отклонила это предложение и покинула Шигадзе спустя несколько дней, о которых она вспоминала как о днях "небесного блаженства", когда она провела множество бесед с известными тибетскими учеными. Из Шигадзе она направилась в Нартханг, где посетила знаменитую типографию с целью приобретения тибетских текстов.

Только через две недели британские власти узнали о ее "подвигах". Вероятно, подталкиваемый местными христианскими миссионерами, которых раздражало поведение "атеистки" Александры, и возмущенный радушным приемом, оказанным ей в Шигадзе, британский консул в Сиккиме сэр Чарльз Белл посылает ей письмо, приказывающее вернуться в Дарджилинг, поскольку она пересекла сиккимо-тибетскую границу без должного разрешения. Он добавляет, что дает ей четырнадцать дней на возвращение, в противном случае он будет вынужден выслать ее из Индии. Александра не дожидается высылки. Она сразу же направляется в Дарджилинг, обнаружив, что селяне, живущие близ ее скита, крайне запуганы британскими властями за то, что позволили ей пройти в Тибет.

В 1917 г. Александра, совершенно подавленная, отплывает в Японию. В письме Филиппу от 12 марта 1917 г. она пишет, что тоскует по стране, которая так и не стала ее землей, что ее манят открытые бескрайние равнины, одиночество, вечные снега и огромное яркое небо Тибета.

В октябре 1917 Г.Александра прибывает в Пекин, втайне планируя пересечь оттуда весь Тибет и добраться до Лхасы, где в конце концов и оказывается в 1924 г. Она медленно ведет свою маленькую экспедицию.

Только весной 1918 г. она добирается до монастыря Гумбум в провинции Амдо. Вместе с ламой Йонгденом она встречается и беседует с главами монастырей этого гигантского монастырского комплекса, посещает различные службы и философские дебаты. Наконец она, приняв приглашение ламы Пэгьяй-тулку, располагается в двухэтажном доме с балконом и верандой. Просыпаясь в три часа утра, она проводит дни в медитации, учится у местных ученых и работает над переводом текстов. Здесь она остается до 1920 г. И хотя Филипп продолжает присылать ей деньги, но послевоенная инфляция в Европе их уже обесценила.

Александре приходится затянуть пояс потуже. Она знает, что Филипп не поддерживает ее планов достичь Лхасы. Она сообщает ему, что намерена продолжить путешествие, поскольку "дешевле двигаться, чем оставаться на одном месте" – совершенно неубедительный для Филиппа аргумент. Продав все свое имущество, кроме самого необходимого, Александре удается собрать сумму около тысячи старых франков.

Четыре следующих года она, одетая как тибетка, странствует вместе с Йонгденом по провинции Кхам.

Йонгден и ее слуги церемониально представляют Александру как кхадому, то есть женщину-ламу, обладающую магическими способностями. Селяне с почетом встречают ее, подносят ей дары и кормят столь знатную гостью и ее спутников. Большинство из встречных селян никогда прежде не видели иностранцев, и, поскольку она свободно говорит по-тибетски, они просто принимают ее за уроженку другой провинции. А если и расспрашивают, откуда она, то Йонгден с важностью, но неопределенно отвечает, что она пришла из Индокитая или из Монголии.

Но титул кхадомы, приносящий Александре уважение и гостеприимство, накладывает на нее и определенные обязательства: ритуальное даяние благословения селянам, необходимость выполнять заказные ритуалы, а иногда даже очищать дома от вредоносных духов. Александра испытывает чувство вины за эти проделки, но Йонгден утешает ее, практично рассуждая, что если уж они выдают себя за лам, то и должны действовать как ламы. В противном случае их начнут подозревать, и дело может плохо кончиться, особенно если узнают, что они иностранцы. Александра продолжает совершать ритуалы "с выражением огромного достоинства на лице", но чувствуя внутренне полный нравственный дискомфорт.

Практически во всех своих сочинениях она выражает отвращение к рутине ритуалов и связанным с ними суевериям. Она отбрасывает попытки убедить селян придавать больше значения той мотивации, которая лежит в основе ритуала, едва почувствовав, что в ней начинают подозревать переодетую христианскую миссионерку.

При вынужденном выполнении таких ритуалов Александра всячески стремилась показать, что наборы слов и особых жестов-мудр не могут подменить собой их глубинное содержание, которое одно только и имеет значение. "Мистики и отшельники разделяют мои взгляды на эту тему", – говорила она.

По мере углубления на территорию Тибета Александра и Йонгден вели себя все более и более осторожно и молчаливо. Они знали, что тибетские чиновники очень подозрительны в отношении любых иностранцев, пытающихся попасть в Лхасу. Малейший неосторожный шаг мог бы привести к изгнанию путешественников за пределы страны, а может быть, и того хуже. Измученные, в нищенском тряпье, они вошли в Лхасу в начале 1924 г. и оставались в городе до мая.

Александру дважды чуть было не опознали. Первый раз охранник при входе во дворец Потала остановил ее, когда она забыла снять свою поношенную грязную шапку из овечьей шкуры, и, долго приглядываясь к ней, объяснял, что в святом месте так не положено, что это – оскорбление святыни. И хотя "паломница" оказалась светловолосой, ее внешность вполне могла сойти за внешность жительницы Ладакха. Второй раз, на базаре, она заметила, что за ней пристально наблюдает тибетец-полицейский. Тогда она, вызывая хохот в толпе, начала сварливо торговаться точь-в-точь как пожилая деревенская скотница, и полицейский ушел.