Валентина пошла посмотреть, почему не возвращается Лена. Она нашла всех троих в приёмной, на давешней скамейке. Лена о чём-то спорила с Юрой, Лин сидел между ними, неподвижно глядя в противоположную стену. Валентина подошла ближе.

– Юра, пойди найди медсестру, поговори, чтобы ему шов на ногу наложили. И отвези его домой, пожалуйста.

– Никакая медсестра не будет этим заниматься в коридоре. А к ним туда он не пойдёт. Я же пробовал… Лин, чёрт возьми! Поехали!

– Я не поеду… я тут останусь… – Лин не сводил взора со стены.

– Нет, ты поедешь, – приказала Валентина. – Юра, найди врача. Приведи сюда.

Лин немного приподнял глаза, ровно настолько, чтобы видеть Валентину. Взгляд был отчужденным, стеклянным.

– Что? – спросил он, глядя сквозь Валентину.

– Критическое, – ответила та. – Гаяровский приедет, я ему позвонила… Лин, тебе необходимо отдохнуть, ты плохо выглядишь. Сейчас поедешь домой к Юре… не возражай мне! Отоспишься – и Юра привезёт тебя обратно. Обещаю… Юра, ты привёл? Ой, как хорошо… вы не посмотрите? У него от горя с головой плохо стало.

– Хорошо, что я ещё не ушел. Всё, чем я могу помочь – это снотворное. На, дружок. Выпьешь пару таблеток, поспишь – и вернёшься… вы, кстати, не в сторону центра поедете? Может, нам по дороге?

– Юра вас отвезёт, – Валентина помогла Лину подняться. – Юр, проследи. Мы останемся, надо дождаться Гаяровского. Мне очень неудобно, что мы к вам постоянно пристаём, но вы поймите… А как там?

– Ну что там за такой срок может быть нового? – врач сел на скамеечку рядом с Лином. – Бедный ты, бедный… понимаю, друга жалко, но что ещё я могу сделать? Поехали…

Юра увёл Лина, с ними вместе ушел врач.

– Пойдём к залу, – сказала Валентина, – может, чего нового скажут.

Новости были. Чуть лучше. Меньше кровит. Температура немного поднялась. Лена и Валентина, как часовые, сидели у входа в реанимационный зал. Пошли вторые сутки с момента аварии. Лена сдалась первой – она легла прикорнуть на лавочку, укрывшись Валентининой курткой. Валентина по Юриной схеме принялась мерить шагами коридор. Приехал Гаяровский. Его, что удивительно, пустили в зал. Валентине, встретившей его на выходе, было достаточно взглянуть ему в глаза, чтобы понять, насколько всё плохо. Тем не менее, она спросила:

– Ну что, Вадим?

Тот зажмурился, потряс головой, уныло махнул рукой и тяжко вздохнул.

– Он совсем плохой, Валя. Они, конечно, молодцы, врачи здешние… но он… Валя, он так истерзан…

– Да видела я. Я же его сюда везла…

– Тогда зачем спрашиваешь? Его узнать невозможно – вместо лица гематома сплошная, волосы сбрили, перед трепанацией, видимо… Он, по-моему, самый плохой в этом зале.

– Ну хоть как-то он сам… справляется?

– Только аппараты. Валя, давай о нём – попозже. Сейчас поговорим по делу. Я могу привозить лекарства, если это будет нужно. Если он выберется, немного помогу с уходом, по мере сил. Что ещё?… Сейчас вы с Ленкой съездите домой, поспите, пообедаете и распределите дежурства…

– Ты думаешь, он ещё… продержится?… – Валентина с надеждой посмотрела на Гаяровского.

– Я думаю, что всё только начинается. Я достаточно хорошо его знаю и, мне кажется, жить он будет. Вот только – как?… Я скажу тебе, Валентина, вот что. Ты зря так хорошо относишься к Пятому.

– Почему?

– Он – очень жестокий человек, Валя. Очень. Подумай сама. Тот, кто так жесток к себе, жесток и по отношению к окружающим. Пока что он ещё слишком молод, чтобы это проявилось в полной мере, не знаю, суждено ли ему дожить до того возраста, когда это полностью выразится, но если он доживёт, не изменившись, ты ужаснёшься, поняв, кого ты так сильно жалела…

– Он – молод? Да ему же под сорок…

– Они долго живут. Лин говорил, что шестьсот лет – не предел. Очень хочется верить, что он сможет перебороть себя и стать нормальным, хорошим человеком. Доброе в нём тоже есть, и немало. Вот только больно тщательно оно спрятано… Кстати, они рассказали тебе про то, что сделали?

– Про операцию? Нет, только в общих чертах… а что?

– Почку правую удалили, это раз. Часть кишечника тоже, это два. Трепанацию сделали, это три. Он на себя не похож, не удивляйся, когда его увидишь. Больше не скажу, спать не сможешь… всё, езжайте, Валя. Часов через восемь я вас жду.

– Обеих?

– Только тебя. Лену оставь дома, не гоняй ребёнка понапрасну…

…Сумасшедшие дни. Непрекращающийся дождь, слякоть, промозглая осенняя погода, холод… Наскоро перекусить – и в больницу. Немного поспать – и в больницу. Простирнуть вещички – и в больницу. Лена и Валентина буквально переселились в приёмный покой, их узнавали, с ними здоровались. Валентина выглядела утомлённой, и была ещё причина для этого, кроме того, что произошло с Пятым. Пропал Лин. Вечером второго дня приехал в реанимацию Юра и рассказал, что нашёл свою квартиру взломанной, Лина в ней не было, но была записка на кухонном столе – Лина не искать и не в свои дела не соваться. Валентина, тем не менее, в свободное от дежурств время, на пару с Юрой, прочёсывала все места, где тот мог быть. Всё тщетно. Рыжий исчез. И кто был к этому причастен – не вызывало сомнений. А Валентина и Юра ездили и ездили по Москве. Десять дней, каждый вечер…

Минуло две недели после аварии. По словам врачей, состояние их пациента вызывало сильную тревогу – он не приходил в себя, и швы, по прошествии большого количества времени, не срастались. Однако он жил, постепенно его стали снимать с аппаратов, потихонечку восстанавливались свои органы, он начал сам дышать…

И вот в один день из-за плотно обложивших небо туч пробилось-таки солнце, а врач, выйдя в коридор и позвав Валентину, сказал:

– Очнулся ваш этот… самоубийца. Не понимает, правда, ничего, но очнулся. Ещё вчера, вышел из комы. И, так уж и быть, я вас к нему пущу. В виде исключения… только не надо трагедий, слёз, соплей и всего такого прочего. Зашли, посмотрели – и обратно. Вынужден вас предупредить, что он, хотя и поправляется, но…

– Что “но”? – Лена с тревогой заглянула в лицо врачу. – О чём вы?

– У меня было несколько подобных случаев. Такие больные… не в силах справиться с повреждениями, они чем-то подобны онкологическим. Те же светлые и тёмные периоды, те же боли. Вы поймите, у него остался, по моему разумению, некоторый жизненный ресурс, но поправляться ему не из чего. Боюсь, что он обречён. Пусть не сейчас, но позже…

– Может, ещё удастся что-то изменить, – заметила Валентина, – дома, говорят, и стены помогают…

– Во-первых, он пробудет здесь не меньше двух недель, – заметил врач, – а во-вторых, даже по прошествии этого месяца вам никто не даст гарантии, что он сможет перенести дорогу до дома. Пойдёмте, пока никто не заявился…

Плитки пола под ногами холодны и скользки. Свет неприятный, казённый. Стены, выложенные белым кафелем, отражают этот свет и он миллионами мелких бликов режет глаза. К этому свету надо привыкнуть. Иначе сойдёшь с ума. Под самым потолком – крохотные окошки, в которые видно немного, совсем немного неба, не по-осеннему светлого и чистого. Здоровых в зале сейчас не было, одни больные. Поэтому смотреть на небо в окошках тоже было некому.

– Сюда, – позвал врач, – во втором боксе. Только не пугайтесь…

Валентина с Леной подошли. Как Лена не старалась скрыть своих чувств, она не сдержалась и тихо ахнула, едва увидев Пятого. Валентина промолчала. Эта умела держать себя в руках. Лена раньше думала, что самое плохое, что может произойти с Пятым, уже произошло, но только сейчас она поняла, что ошибалась. Она всмотрелась в черты знакомого лица. Не лицо, маска. Бессмысленный взгляд пустых глаз, обведённых чёрной каймой гематом, безвольно открытый рот… Почти везде, где нет повязок – ссадины, кровоподтёки. Его волосы, чёрные с сединой, такие красивые, были сбриты примерно до середины головы, начиная ото лба, причём сбриты в спешке – на голове было полно порезов. Волосы, слава Богу, уже успели немного отрасти. Уродливый трепанационный шов закрывала собой повязка.