Кроме этих ролей были и другие, более легкомысленные, за исполнение которых Сэма представляли к премиям Академии киноискусства, хотя ни одну из них он так и не получил. Четыре фарфоровые тарелки – сертификаты его представлений на «Оскара» – украшали стены его библиотеки наряду с фотографиями, запечатлевшими их с Сисси вместе с Нэнси и Ронни, Джеральдом и Бетти, Розалинн и Джимми и, конечно, с Джеком и Жаклин. Они как бы напоминали о том, что было когда-то возможным и не получилось. Агент Сэма заверял, что роль Стива Гамильтона без труда потянет на «Эмми». Это, конечно, не «Оскар», но зато на этот раз дело не ограничится одним лишь представлением. Теперь уже у Сэма будет настоящая золотая статуэтка, о которой он грезил все эти годы, когда сидел в концерт-холле Санта-Моники и с замиранием сердца вслушивался в то, как громко звучит его имя в списках претендентов на «Оскара», и как было горько и обидно, когда его имя исчезало из списка призеров, уступая таким именам, как Джек Николсон, Аль Пачино, Бен Кингсли и Дастин Хоффман.

Ему было неприятно сознавать, что «Оскара» он так и не добился, особенно после того как его получила Сисси. Ее «Оскар» был демонстративно выставлен на инкрустированном золотом рубиновом столике в мраморном холле их дома. Сисси уверяла, что держит его там только потому, что золото статуэтки великолепно сочетается с золотой инкрустацией столика. Но Сэм знал истинную причину. Сисси выставила «Оскара» именно туда, где каждый посетитель непременно мог бы его увидеть. Вполне естественно, что пару раз статуэтку похищали, но Сисси тут же звонила в Академию, и оттуда присылали новую. Одну статуэтку все-таки нашли, но Сисси, вместо того чтобы отослать в Академию, сохранила ее у себя, поместив в более укромное место – на полку напротив биде в ванной. И вышло так, что Сисси стала обладательницей не одного, а сразу двух «Оскаров». Сука. Сэм нахмурился. Прожив со своей женой семнадцать лет, он не часто позволял себе так о ней думать, хотя для многих других она именно такой и была.

Сэм был терпим к Сисси, у них был превосходный брак, но временами она становилась просто невыносимой. Сегодня утром она настояла на его участии в показе мод, который она устраивала для европейских журналов. Взъерошив ему волосы – черт бы побрал, как же он ненавидит это, ведь теперь придется укладывать прическу самому, – она уговорила его на эту дурацкую демонстрацию, хотя он и знал, что нужен ей лишь как фон для ее новых туалетов. Когда Сэм дал понять, что у него в час дня назначен деловой звонок, она надула губки, как будто они и впрямь были любящими супругами, какими и представляла их публика.

Теперь, когда перед Сисси забрезжила возможность получить роль Миранды, Сэму придется исполнить свою супружескую обязанность и попытаться протолкнуть Сисси на пробы.

Сэм застонал от такой перспективы. Сисси, конечно, и сама примадонна, и ей хватит сил прикончить их всех, но все-таки она его жена. А он верный муж и постарается использовать все свое влияние. Иначе его жизнь может стать довольно поганой.

Сисси умела это делать.

Прием в доме Сэма и Сисси закончился рано, как обычно заканчиваются голливудские приемы, независимо от их уровня.

Хотя и бытовало мнение, что Голливуд – это город веселья, блеска и фантазии, где живут экстравагантные, роскошно одетые люди, любители изысканных и утонченных бесед, действительность выглядела иначе, и заключалась она в том, что в Голливуде восьмидесятых было скучно. Блистательных мальчиков и девочек тридцатых, сороковых и пятидесятых годов больше не было. Теперь это был город бизнеса, который вершился на киностудиях.

Репортеры и газетчики, обступившие дом Шарпов в ожидании выхода гостей, среди которых было немало знаменитостей, хорошо знали сегодняшний Голливуд, знали и о том, что звезд осталось не так уж много. И когда такая прима, как Эмералд Барримор, появлялась на приеме, фотокамеры взрывались и репортеры знали, что такой вечер сулит им хорошие деньги.

Кэлвин Фостер молчаливо стоял в сторонке в терпеливом ожидании; сердце учащенно билось, хотя внешне он казался невозмутимым. Сегодня вечером он увидит ее. Своего идола, свою королеву: Эмералд.

Кэлвин был худощавым молодым человеком с грязными светлыми волосами и абсолютно не запоминающимся лицом; увидев Кэлвина, люди тут же забывали его – даже репортеры, с которыми он носился часами, таская их камеры и делая вид, что он один из них. Лишь его глаза, холодные, светло-серые, безжизненные, обращали на себя внимание, но только при ближайшем рассмотрении. Кэлвин знал об этом и поэтому обычно носил зеркальные солнечные очки.

Он слизнул капельки пота, проступившие на верхней губе.

Фотограф из «Америкэн Информер» жаловался, что все женщины пришли на прием в мехах и шалях и не получится ни одного достойного снимка.

– Когда выйдет Эмералд, ты увидишь, в каком она роскошном платье, – охотно вступил в разговор Кэлвин, возбуждаясь от одной только мысли об Эмералд.

– Черт, ее здесь нет, она в Южной Америке или где-то еще, – ответил парень из «Информера».

– Ее здесь нет? – с трудом сдерживая волнение, выпалил Кэлвин.

Его информация обычно не подводила.

– Нет, – ответил фотограф. – Ее картина не уложилась в график.

Она должна вернуться только на следующей неделе.

Кэлвин чувствовал себя опустошенным. Он уже два месяца не видел Эмералд. Это верно, она еще недавно была в Южной Америке, снималась в дешевом боевике с каким-то неизвестным испанским актером. Разочарование было так велико, что Кэлвин не сдержался, размахнувшись в воздухе кулаком. Стоявший рядом газетчик удивленно смотрел, как Кэлвин бросился к машине, не обращая внимания на болтавшуюся на животе огромную сумку от кинокамеры.

Эмералд не будет! Проклятье, проклятье, проклятье…

Его лишили счастья полюбоваться ее красотой, ощутить ее колдовскую сексуальность. Она неповторима, его Эмералд. Эмералд, с изумрудными глазами, в платье цвета морской волны. Эмералд, в золотых кудрях и с трепетно дрожащей верхней губкой. Эмералд, пережившая пылкие любовные романы с Джеймсом Дином, Джоном Гарфилдом и Гари Купером, не считая многих других. Близкая подруга Монро, Гарланд и Клифта. Выжившая после валиума и водки, аспирина и анисовой настойки, не раз бросавшая вызов любви и смерти. Воскресшая после двух автокатастроф, одна из которых унесла ее мужа, а другая – возлюбленного, шести замужеств, двух абортов, девяти преждевременных родов. Эмералд, снявшаяся в пятидесяти семи посредственных фильмах, трижды представленная к наградам Академии киноискусства, имевшая более сотни любовников, среди которых были не только мужчины и не только белые, выстоявшая после многочисленных кампаний, пытавшихся опорочить ее имя, одна из которых пришлась на эпоху «маккартизма», когда она еще была подростком и совсем не интересовалась коммунистическими заговорами…

«Звезда среди звезд» – Боже, как он любил ее, хотел ее, как она была ему нужна! Сев за руль своего зеленого «шевроле» – зеленого в честь Эмералд,[4] Кэлвин почувствовал знакомый прилив тепла в паху. Лицо Эмералд смотрело на него с бесчисленных фотографий, развешанных повсюду в его комнате. Он должен спешить домой, к ней.