Ну вот, разговор позади. Всей правды я не сказала, но результат налицо – адвокат согласился встретиться. Мне стало легче.

Напряжение слегка спало, я даже немного подремала в кресле. И вдруг откуда-то всплыла уверенность, что ни к чему вся эта осторожность: они уже здесь!

Я напряглась, превратилась в одно большое ухо. Страх парализовал меня. Съежиться, пропасть, стать невидимой! И тут же как удар кнутом: принять игру! Сколько можно бегать! По крайней мере, узнаю, что мне грозит. Принять вызов, не дожидаясь, пока условия игры изменятся к худшему. Тут у меня есть небольшое преимущество. Я играю на своем поле.

– Это знакомый Этера, откройте, пожалуйста, – прохрипел домофон.

Ну вот, конец. У меня еще есть возможность убежать. Ну, уж нет! Поступлю так, как решила! Скорее капли в глаза! Вот так. Страшная рёзь обожгла глазницы, веки покраснели, набрякли слезами. Крутая штука эти капельки, вызывают самое настоящее воспаление слизистой, поэтому я редко пускаю их в ход. Ватный тампон под верхнюю губу. Ага! Одна щека тотчас распухла. Капли тоже сделали свое дело – один глаз заплыл. Подвязала платком «больной' зуб. Все, с гримом покончено.

– Это знакомый Этера, есть в доме кто живой?

– Виташкова, – бормотнула я в мембрану домофона глухим, шепелявым голосом. – Щас отомкну, только вот собаку позову, по саду шастает…

Звать собаку не надо, Сава лежит возле меня. При слове «собака» она насторожила ухо и приоткрыла один глаз.

– Пойдем, песик, так будет лучше для нас обеих. – Я взяла ее за ошейник, погладила большую серую башку.

Сава неохотно поднялась, явно обеспокоенная. Наверное, почуяла тех, за калиткой. Я привязала ее возле конуры. Дождь хлещет все сильнее. Вернувшись в дом, нажала на зеленую кнопку. Теперь у меня уже нет выбора. Целую вечность идут они по тропинке. Наконец – стук в дверь.

– Иду, иду!

Я зашаркала по просторной прихожей, клятвенно заверяя себя, что никогда в жизни больше не стану выкидывать такие коленца. Ничего нового, я всякий раз так себе обещаю. С минуту копалась с замками, чтобы они слышали. Руки у меня тряслись.

Наконец дверь открылась.

– А Этер где-то гуляет…

Страх исчезает вместе со мной. На пороге стояла старая тупая шепелявая баба с воспалением надкостницы.

Мне удалось взять себя в руки, хотя за дверью оказались гости хуже не придумаешь. Старые знакомые…

Двое. Один в зеленом военного покроя кителе, с непокрытой головой, седой, второй – в сером котелке. В зеленом я узнала Барашко. Нехилый ананас: откопал его Оскерко, в Париж импортировал Этер, а Ванесса плод этот драгоценный у них скоммуниздила. Под котелком пряталась башка Виктора, кореша Ванессы из резервации «Среди своих» на Клиньянкур. Сладкая парочка висельников.

Никто из них не гонялся за мной по городу, в этом я уверена. Если бы я видела кого-нибудь из них в Варшаве, не осмелилась бы им противостоять даже в шкуре Виташковой.

В комнате с камином спеси у них поубавилось. Как только они расползлись по дому, я забилась в самый темный угол, сгорбилась – этакая кучка тряпья. Но Котелок манипулирует выключателями, и на миг вспыхивает ослепительный свет. К счастью, ему больше по душе полумрак, он тут же погасил иллюминацию, оставив лишь скупую лампочку под абажуром. Спасительный сумрак! Под высокими сапогами Барашко, забрызганными грязью, заскрипели ступеньки. Пора вступать в игру.

– Вы подошвы хоть вытрите, куды с такими в горницу-то!

– Что она мелет? – по-английски вопросил Виктор.

Передо мной он притворяется заграничным гусем, разбойник от семи болезней!

– Пачкаем тут… – Барашко покосился на свои голенища.

Оба по очереди, без лишних разговоров, попятились в прихожую, поелозили ногами о мокрую тряпку.

– Кто отсюда звонил, ты? – Я отрицательно затрясла головой. – Линия была занята, значит, если не ты, то кто-то звонил сюда!

Выходит, они в курсе, что одновременно был занят и номер Оскерко…

– Дык я ж знать не знаю, машина трубку снимает, машина пишет.

Прослушать пленку – минутное дело. Естественно, там нет никаких записей, кроме щелчков повешенной трубки. Я правильно догадалась – это они звонили и проверяли, есть ли кто-нибудь в доме.

– Что такое с этим телефоном? – продолжал наседать Барашко.

Меня их настойчивость повергла в ледяной ужас, но ситуация неожиданно изменилась: в дом ворвался еще один тип, верзила в джинсовом костюмчике. Я узнала топтуна, которого прищемили в автобусе. У него лошадиная кликуха – Meрин… У остальных кличек нет.

– Я адвоката повредил маленько, – признался костолом.

Мне сделалось совсем погано.

– Damn you! – выдохнул Котелок, и они вдвоем вылетели в двери как из рогатки.

Вскоре вернулись, волоча старшего Оскерко.

Котелок явно пребывал в ярости, но изо всех сил старался сдержать себя. Матерился он исключительно по-английски, а со мной разговаривал на очень странном польском, на каком-то замшелом диалекте. Остальные пытались ему подражать. В какой-то момент Мерин, оправдываясь, обратился к нему по имени – Стив.

И тут я все поняла. Виктор, бандит из Клиньянкура, косит под гориллу старого Станнингтона.

Отсюда такой прикид – американец как бы… И древний польский язык – якобы достался в наследство от дремучих деревенских пращуров.

От Этера я знала, что Стив – потомок давным-давно ассимилировавшейся в Америке польской семьи. Я не в курсе, насколько хорошо Стив владеет языком предков, но Виктору в его разговорах с подпевалами, а особенно с адвокатом, этот диковинный язык служил отличной маской.

Это понимал даже Мерин, не говоря уже о переодетом в хаки Барашко, который старательно подкудахтывал Виктору. Только вот из него так и выпирала примитивная феня подваршавской шпаны.

Балом заправлял Виктор, хотя трепал языком в основном Барашко. Однако Виктор играл определенного человека и чувствовал себя совершенно безнаказанно. Все, что он вытворял, будет приписано Стиву, неразлучному спутнику Станнингтона. То ли поэтому, то ли от обычного презрения они не прятали лиц от тупой, старой и неграмотной деревенщины. Лишь когда адвокат начал приходить в себя, удосужились напялить свои маскарадные домино, а Мерин натянул на голову чулок.

Потом я видела их еще раз, в полном комплекте. Тоже здесь. Они лежали за можжевеловыми кустами, похожими на готические башни, и напоминали поваленные мишени в тире. Все трое были мертвы.

До меня дошла еще одна истина. На моей стороне не только грим и хорошая актерская игра, но и равнодушие бандюг. Они заявились в дом Этера вовсе не за мной. Им и в голову не придет, что девушка, укравшая документы Хэррокса, способна на столь наглую выходку. Они уверены, что со страху я отдала бумаги Оскерко, и потому притащили адвоката – им нужны документы.

Но оставаться в доме нельзя. Моя мимикрия не выдержит наркоза. Глядя на мучения адвоката Оскерко, нетрудно было догадаться, что нас ждет впереди.

Путь у меня оставался один – окно мансарды, но я не знала, как быстро они обнаружат мое исчезновение, и насколько далеко я успею уйти.

Требовалось укрытие. Его я присмотрела заранее. Без малейших колебаний я спустилась по связанным простыням во двор и скользнула в конуру Савы. Собака подвинулась и дала мне приют, а потом легла так, чтобы закрыть вход своим телом, отгородив меня от преследователей.

Моё отсутствие открылось очень быстро. За это время я не успела бы добраться даже да грунтовой дороги, не то что до шоссе. Я слышала, как мои враги выбегали из дома. Яростно чертыхаясь, они принялись обшаривать можжевеловые заросли, их слепящие фонарики сверкали в темноте, как злобные глаза.

Сава бешено лаяла, и никому не пришло в голову приблизиться к разъяренной овчарке. Как сквозь вату до меня донесся звук мотора. Я не тронулась с места, лишь прижалась к теплому боку собаки.

На рассвете я покинула лежбище четвероногой подружки, вывела из гаража «моррис» Этера и, как и надеялась, в столь ранний час никого не встретила. В дом заглянуть я не отважилась.