– Ты жаждешь от меня освободиться, – печально заметил отец, когда не помогли все искушения.

Этер был уже самостоятельным человеком.

Отец все еще маниакально боялся дорог, забитых автомобилями, воздушных коридоров, переполненных самолетами, даже поездов. И все-таки Станнингтон-старший отдавал себе отчет, что оградить сына от жизни он не может.

– Я буду тебе звонить, – пообещал юноша.

Его все сильнее душила эгоистичная любовь отца. Этер всегда чувствовал опеку, хотя отец пытался сделать вид, что ее не существует.

И вот Этер, ошеломленный свободой, вырвался в мир. За ним двинулся опекун – студент-старшекурсник Беркли как бы случайно познакомился по дороге со своим подопечным, и Этер, сам того не зная, путешествовал бок о бок с воплощением заботы отца.

Бостон.

Ожили на целый год упрятанные в подсознание воспоминания о Люсьен Бервилль. Юноша не только не забыл о бессердечной, но и успел задать себе множество вопросов, на которые должен был найти ответы. После того как раскрылась мистификация с портретом, вера Этера в искренность отца разбилась вдребезги. У отца была своя правда, но он, Этер, услышит, что скажет сама Люсьен, прежде чем окончательно осудит ее в своем сердце.

Единственные данные, которыми он располагал, были вписаны в его метрику. В Бостонском архиве он бросил в автомат монетку и заказал полную выписку, введя в компьютер свои данные.

До сих пор Этер не спрашивал, где именно родился. Когда отец сообщил ему, что в Бостоне, он решил, что в каком-нибудь отцовском поместье под Бостоном, в его городском доме, но никак не в клинике, пусть даже самой престижной.

Все Ангелочки, четверо братьев и сестер Этера, родились или в Роселидо, или в Лос-Анджелесе, в доме у океана. Так гласили надписи на их надгробных плитах. Только он, как оказалось, родился в клинике, названной, как гостиница: «Континенталь».

Он усмотрел в этом факте нечто унизительное. Отцовство Пендрагона Станнингтона в отношении Ангелочков следовало из самого брака, а Этера он мог и не признать. То, что признал, и немедленно, как следовало из метрики, Этер как-то упустил из виду.

Униженный казенной клиникой, он как никогда почувствовал себя сыном Люсьен Бервилль и не вспоминал о данном отцу обещании не искать ее.

Кроме фамилии, Этер не располагал никакими данными, поэтому обращаться в адресное бюро смысла не было. Электронный мозг мигал пустым экраном, не в состоянии справиться с заданием. Как последний свой козырь Этер ввел в беспомощную машину название клиники, в которой родился. Тогда машина заработала.

«Люсьен Бервилль… проживает… профессия: медсестра», – зашелестела бумажная лента.

Этер замер, обуреваемый смешанными чувствами. Огромная радость: он ведь нашел мать! Волнение перед встречей. И – разочарование. Он уже настроился на трудный тернистый путь поисков и психологически не был готов к тому, что адрес Люсьен Бервилль отыщется с такой легкостью. Вот, пожалуйста: у него в руках ее адрес.

Как слепой, Этер бродил по городу и мысленно разговаривал с матерью. Сколько ему надо было ей сказать!

Он сел, чтобы привести мысли в порядок. В парке под зелеными кронами деревьев белели статуи Ченнинга, Костюшко, Филлипса, но он уже не мог заставить себя рассматривать фигуры заслуженных деятелей Америки. Ноги сами несли его на улицу, где жила ОНА.

Он присматривался к женщинам, которые входили в здание или выходили из него, пытаясь угадать, кто из них ОНА. Он мечтал, что сердце подскажет матери, кто ждет ее у дверей, что она сама подойдет и скажет: «Сыночек!»

– Чего ты тут ищешь, парень?

На третий день патрульный полицейский обратил на Этера внимание, потому что в полицию позвонила испуганная старушка и сказала, что за домом следит странный подросток. Старушка подчеркнула, что молодой человек провожает каждую женщину каким-то сумасшедшим взглядом.

– Я приехал к матери! – ответил Этер с радостью, счастливый, что может хоть с кем-нибудь поделиться. – Я приехал к матери! – повторил он и улыбнулся. Лицо его просияло, как у святого или безумца.

– Так иди к ней, – посоветовал страж порядка.

– Я очень волнуюсь, – признался Этер все с той же блаженной улыбкой.

– Только здесь не стой, сынок, она же тебя ждет. Иди к ней, – еще раз сказал полицейский и слегка подтолкнул Этера.

«Безвредный псих!» – подумал он про себя.

Этер вошел в дом, который за три дня стал ему так же дорог и близок, как тот, в Роселидо. Его переполняли счастье и любовь. Он нес матери свою тоску, свою привязанность и прощение всего, что происходило в его жизни до сих пор. Никаких упреков!

Наконец он нажал кнопку звонка под визитной карточкой с ее фамилией. Тишина. Сдавленное мяуканье кота. Из глубины квартиры приближались шаги. Сердце Этера гулко забилось.

– Вы к кому? – спросила женщина, почти невидимая в щель приоткрытой двери.

– К Люсьен Бервилль.

Этер совсем не так представлял себе эту встречу, не эти слова хотел сказать. Свергнутый с облаков восторга, он не знал, как разговаривать с настороженным голосом за дверью.

– А кто ты?

– Этер-Карадок Станнингтон-младший. Я приехал из Калифорнии, – быстро сказал он, испугавшись, что она захлопнет дверь.

– Входи. – Женщина впустила его в прихожую, провела в гостиную и показала на кресло, обитое английским кретоном; сама уселась в другое.

Этер успел заметить белые тюлевые занавески и шелковое платье пастельных тонов, подчеркивающее полную, но стройную фигуру женщины.

– Слушаю тебя, Этер-Карадок. – На него с темно-коричневого лица внимательно смотрели угольно-черные глаза, глаза египетских фресок.

– Я хотел бы поговорить с миссис Люсьен Бервилль.

«Чего ждет эта тупая служанка?» – возмутился он про себя.

– Я тебя слушаю! – В улыбке блеснули роскошные белые зубы.

Этер тупо уставился на нее.

Он – сын черной женщины, он цветной! Это был такой удар, что Этер потерял дар речи. Одно дело протестовать против дискриминации негров, но совсем другое – вдруг оказаться одним из них!

Этер не питал предубеждений против людей с другим цветом кожи, он искренне возмущался расизмом, но теперь много бы дал, чтобы его матерью оказалась белая женщина. Он пожалел, что искал ее, устыдился этого перед самим собой и почувствовал острую неприязнь к отцу.

Если тот признал сына-мулата, то почему скрывал от ребенка его происхождение? Это из-за отца он оказался не готов к этой встрече, воспитанный белым господином…

Тут он вспомнил Гранни и все ее народы с пограничья ее прежней страны, о которой она рассказывала. Теперь он словно звал на помощь всех ячвингов, поляков, татар, русинов и евреев, от которых вел свой род, чтобы они помогли ему не запятнать себя отвращением к собственной матери только потому, что она небелая.

Этер чувствовал на себе внимательный взгляд, но не мог поднять на нее глаз. Рассматривая свои руки, он пытался отыскать на них следы негроидности, ведь они должны быть! Особенно у ногтевых лунок: они выдают даже самого светлого мулата.

– Ты моя мать, Люсьен, – выговорил он наконец. Он не смог сказать ей «мама» и презирал себя за это.

Теперь она онемела.

– Так записано в моей метрике. – Этер достал выписку, которую выдал ему компьютер. – Вот, прочти.

– А… Я поняла. Ты родился в клинике доктора Орлано Хэррокса, где я когда-то работала, к тому же совпадение фамилий… – Она пробежала глазами листок бумаги и вздохнула с облегчением, как показалось Этеру. – Я была медсестрой в «Континентале», и меня действительно зовут Люсьен Бервилль, но я не твоя мать, Этер.

– Я тебе не верю!

Противоречивые чувства обернулись любовью к черной матери. Он уже не хотел никакой другой. Этер чувствовал, что он не только нашел ее, но еще и отчасти создал.

– Послушай, Этер, зачем мне отказываться от собственного ребенка?

– Из страха перед моим отцом.

– Черные матери бесстрашны, Этер. Столетия выработали в них отвагу.

– Мой отец – человек беспринципный (впервые он отрицательно отозвался об отце перед кем-то посторонним). – Он способен сломить дух кого угодно.