Вера

Светили фонари — примета ночи. Желтели над головой, как лисам недоступные головки сыра. Змеились. В пору, когда не различишь, собак выгуливают или кошек, два человека шли по синему Советскому проспекту. Угрюмый юноша и длинноногая девица брели вдоль окон, арок и колонн парадной улицы. Неон метался, вспыхивал и гас в запаянных зеленых трубочках над входом в магазин «Звездочка». Асфальт блестел, как новая наждачка.

Ударники смотрели осуждающе с монументальных стендов наглядной агитации. Квадратные глазища не мигали. Не нравилась им пара нетрезвых молодых людей.

Опять? Да, снова. Только на этот раз Валера контролировала ситуацию. И траекторию движенья. Своего тела и тел иных. В особенности движущихся на битых «Жигулях», а может быть, и на своих двоих, чем черт не шутит в майский вторник. Весенним алкоголем слегка лишь возбужденная, лишь чуточку овеянная черемухой искусственных напитков, девушка смотрела по сторонам. Необходимой бдительности не теряла. Бросала взгляды быстрые направо и налево, природой разнообразных звуков интересовалась и с ловкостью обычной и неподражаемой держалась в зыбкой тени своего кавалера.

А он? Он был неадекватен. Ленчик Зухны и трезвый-то с эмоциями едва справлялся, а тут такое с песней по жизни и сегодня вы меня не пачкайте. Он как необычайно крупное ночное желтобрюхое метался, места себе не находил. То приближался к Лере, почти касался ее чудного бедра рукой, то отдалялся к самому бордюру, словно внезапно вспомнив, что ладошка теплокровной может и пришибить назойливое насекомое. Короче, невероятно, необыкновенно усложнял маневры самой Валерии Николаевны.

Но, в конце-то концов, имел на это право. После целого года тотального невезения вообще и с бабами в частности… да еще в такой день, не день, а смерть врагам народа, который по всем понятиям должен был завершиться не окрыляющим зефиром скорого лета, а дустом, хлором и напалмом, вдруг, Боже мой…

Я знаю, ты мне не поверишь,

Я знаю, ты смеяться станешь,

Если я скажу, что кайфа

Большего уже не будет.

Да, она шла рядом. Это создание в высоких сапогах и синих джинсах, в короткой курточке, с улыбкой на устах. И бриз ночной метал свой звездный бисер перед ней. ЭлЭй вумен, Ю гел! Только из-за нее, только ради нее последние полгода Ленька таскался, ходил, время от времени заглядывал к гнилому Кузнецу. Шел через двор, неспешно входил в подъезд, долго стоял на первом этаже у Лериной двери, у ящика "для писем и газет" возился с «Беломориной». Неторопливо сминал мундштук, закуривал, на площадке между первым и вторым спиною стену подпирал. Дым в форточку пускал, поглядывая вниз. И только выполнив весь ритуал, как часовой у знамени полка, дойдя до точки, до конца, нажимал кнопку. Словно пытался накопленный заряд, дурное электричество звоночком разнести по всей квартире Толи Кузнецова.

И ни разу, ни разу Зух с ней не столкнулся. Не встретился там, где нет никого. Только сквозняк в накидке и паучок в кибитке.

А вот сегодня в истоптанном, простуженном, педикулезном коридоре третьего корпуса ЮГИ, в котором руки, ноги, рожи мелькают, как в кино, она сама его нашла. На фоне стен с листами формата А3 и А4, среди однообразных свадебных портретов втулок, шестеренок и полуосей, прекрасная девица, курносая богиня, возникла в конусе солнечного света, из него вынырнула и спросила:

— Не скажете, где дискоклуб?

Что за насмешка! В этом мире, где людей — как мягких, твердых и цветных карандашей на складах Спорткультторга, в этом городе, где пятьсоттысячного жителя буквально накануне родила многостаночница химволокна, девушка, волшебное создание, ищет соседа. Хочет увидеть барана Толю Кузнецова. Толяна, прожившего, прокуковавшего прямо над ней пятнадцать лет и знать не знавшего волнения, короткой остановки сердца, когда вдруг за окном мелькнет крылатая фигурка и скроется между домами.

— Послушай, Кузня, ты не в курсе, как ее зовут?

"Еще чего, — только плечами передернул. — Разве, вообще, кого-то может занимать подобная фигня?"

Робот. Музыкальный автомат. Человек без глаз. У него под самым носом произошло чудесное преображение. Нечто, еще совсем недавно запрягавшее в салазки собачку лайку, стало мечтой, нездешним образом с обложки неведомой, еще нераспечатанной пластинки. Фантастика. А Толя, дурень, не заметил.

— Не скажете, где дискоклуб?

— В обмен.

— На что?

— На ваше имя.

Он мог коснуться ее губ, лица… он мог…

— Валера.

Нет, не пришлось тащиться в ремесленное училище. Сюжет о том, как завсегдатаев районной детской комнаты милиции перековало в швей-мотористок краснознаменное ПТУ, больше не нужен передаче "Педсовет".

— Все отменяется, — бычком сигнализировала Кира. Петлей, огненной восьмеркой, как линкор крейсеру, как Оцеола Виннету. Рукой махнула, рубанула вместо приветствия. Отрезала.

— Ты представляешь, у них там эта отличница, которую они нам усиленно подсовывали, вчера другую дуру исколола ножницами так, что в областной полночи шили-зашивали.

В одном конце города кроят, в другом тачают, но это безобразие — конек другой редакции, в общем, отбой.

То есть и к лучшему. В другое место собирайся. Правда, зеленого редакционного УАЗика не будет. Его с утра вне графика и плана увели мужланы из сухостойного отдела сельской жизни, но и не нужен. Ехать-то в центр, практически домой вернуться.

— Ты не поверишь, — прокуренные связки Киры Венедиктовны не знали прекрасной, мелодичной середины тембра. Пищали или хрипели, словно начальницу все время кто-то к порядку приучал. На строгом поводке вел.

— Они сами позвонили. Прямо сказка какая-то. Отличное, говорят, начинание. Мы целиком и полностью за. А главное, ну надо же, как повезло, своевременно, сказали, и актуально.

Попала в точку Кира Лабутина. Не часто с ней подобное случалось, но вот с программой "Студия Диско" угадала. А это значит, быть Валере Додд телезвездой. Непременно стать ведущей новой, бесспорно обреченной на успех передачи Южносибирского ТВ.

Полгода покантовалась, и вот уже такая честь. Не голосом за кадром почирикать, не рукой — черной галкой посидеть на ветке микрофона, а всей красулей Лерой засветиться на голубом экране. Войти в дома и покрутить хвостом.

Какая перспектива! И ради нее, конечно, стоит потрудиться, попахать, посеять.

— Вот, Валера, координаты. Это коллектив Горного. Клуб "33 и 1/3". Лауреаты областного конкурса, между прочим. С программы этих ребят нам и рекомендовано начать. Поезжай, разыщи, побеседуй и обязательно узнай, когда у них ближайший вечер, когда можно приехать, посмотреть, определиться… и заодно, да, заодно выясни, что эти дроби обозначают.

— Дроби… ну, это просто скорость вращения долгоиграющей пластинки, — Толя перед нежданной гостьей суетился, и семенил, и приседал, и даже угостить пытался чаем, но чашки оказались немытыми, в коричневых, исторически ценных, разводах позднего неолита.

— Тридцать три и одна треть оборота в секунду… простите, минуту, конечно же… да, вот, пожалуйста, смотрите, вот здесь на лейбе сбоку черным… на наших, кстати, то же самое…

Только кого благодарить не знал. Себе ли памятник лепить или в граните увековечить профиль лейтенанта Макунько? А может быть, послать приветствие от пионеров астрономам по поводу счастливого расположения звезд на небе? Пусть зафиксируют. Что вот пришло, сложилось у того, кто верил, ждал, боролся и за собой вел.

Просто светился Анатолий Кузнецов. Веснушки прыгали на щечках, глаза сверкали парой леденцов и уши пахли. Даже урода не замечал. Поэта-губошлепа, имевшего наглость войти, буквально просочиться в бункер через щелку, оставленную гостьей из телерадиоэфира.

Леня Зухны, лишенный права на существование, снятый с учета и довольствия, живой и невредимый стоял, костлявое плечо воткнув в дверной косяк. Улыбка шевелилась на его лице. Цинично пользовался тем, что выпереть его в эту прекрасную минуту не позволяет протокол.