Здоровым людям обычно доставляют нездоровое удовольствие разговоры о болезни и смети. Меня же отныне трудно будет убедить в «блаженстве перехода в мир иной»!

Там, куда меня отправил этот ужасный удар, было черно, тихо, страшно. Не было никакого мирного покоя, никакого мягкого, сладкого небытия. Я была охвачена болью, страхом и ужасом! Я лишь пыталась отделаться от постоянной судорожной боли, вырваться из поглотившей меня отвратительной удушающей атмосферы – но мне не позволяли умереть! Я почти достигла своей цели, подошла к той точке, где уже нет ни боли, ни страха, ни удушья – но только почти! Меня насильственно возвращали обратно, принуждали мою спасающуюся душу вернуться в истерзанное болью, бездыханное тело! И я вернулась – а иначе как я могла бы все это описать?

Я вернулась к яркому белому свету и к резкой пронзительной боли, в сравнении с которой наполненная страхом чернота казалась благом. Я опять хотела спастись бегством – меня не пускали. Со мной проделывали всевозможные вещи, которых мне не удавалось избежать. Меня окликали. И постепенно я начала понимать и узнавать окружающее. Вокруг меня были люди. Надо мной склонился кто-то в белом. Ходж Кистлер. Белая рубашка, белое лицо. Мистер Уэллер, лейтенант Штром. Странно – как он оказался здесь?

Я закрыла глаза, желая снова ускользнуть от них. Но они не оставляли меня в покое. Они били меня, трясли, что-то вливали мне в горло.

Сознание возвращалось ко мне постепенно и совершенно против моей воли. Потому что с приходом сознания локализировалась и боль. Моя голова раскалывалась от боли. Может быть, это от рома? Ну, конечно, – я же пила ром! Неразбавленный! Чушь – это вовсе не от рома. Смерть подкралась к моей постели… да, это был… шорох, потом отвратительный запах, – затем удар. Я опять открыла глаза. Надо мной все ещё склонялось белое, вспотевшее лицо Кистлера.

– Удар, – пробормотала я остатками своего прежнего голоса.

– Спокойно, спокойно, – но не засыпайте снова! Не спать – ты слышишь меня, малышка? Не спать!

– Моя голова!

Лицо Кистлера растянулось в широкой, добродушной ухмылке.

– Все же ты легко отделалась. Она уже опять нормально функционирует.

Ходж отошел от моей постели на несколько шагов, и я услышала его слова:

– Что скажите, доктор?

– Все в полном порядке! – прозвучал голос, сравнимый с гудком океанского парохода. – Кто будет ухаживать? Хорошо. Отлично. И, пожалуйста, до двенадцати часов не позволяйте ей снова заснуть.

Затем стало тихо. Единственное, что я ещё могла слышать, было гудение в моей голове. Миссис Уэллер и Ходж Кистлер попеременно подходили к моей постели. Каждый раз, когда я закрывала глаза, они трясли меня, что я находила не очень приветливым. После этого я попыталась спать с открытыми глазами, как кролик. Против этого они ничего не могли возразить. И, в конце концов, они действительно позволили мне заснуть.

Когда я проснулась, у меня горел свет. Но кто-то надел на прозрачный стеклянный шар бумажный пакет. И чего только люди не придумают! Я чувствовала себя немного лучше. Громкое гудение в моей голове перешло в тихое жужжание. Я попробовала включить свой мозг, как какое-нибудь радио. Это было прекрасное ощущение, снова иметь возможность думать, пусть даже и несколько рассеянно.

Ходж Кистлер сидел у моей постели, вытянув длинные ноги, сунув руки в карманы брюк. Он имел очень свирепый вид.

– Хелло! – сказала я.

Он вскочил.

– Хелло! Смотрите-ка, кто тут вдруг снова ожил! – Он низко склонился надо мной, сияя глазами.

– Что, собственно говоря, произошло?

– Если ты пообещаешь мне не падать сразу в обморок, я скажу тебе: понятия не имею!

– Разве вы его – или её – не поймали?

– Этот случай с тобой также загадочен, как и все остальное, происшедшее здесь за последнее время.

Вместе с силами ко мне вернулось и ехидство.

– Теперь лейтенант Штром может утверждать, что я умерла естественной смертью, случайно упав с постели.

За улыбкой Ходжа скрывались серьезность и ярость.

– Ты имеешь право высмеивать всех нас. Слышать больше не хочу о Штроме!

– Мне проломили череп?

– Тебе? Ну, что ты! Он же у тебя железобетонный! – пошутил, рассмеявшись, Ходж.

– Почему же тогда я так отвратительно себя чувствую?

– От этой вони. Принюхайся-ка кругом.

Я послушно принюхалась.

– Странно – пахнет, как…

– Как эфир?

– Да. Именно так. Эфир!

– Но тот, кто совершил все это свинство, не ограничился одним эфиром он использовал также и нафталин. Поэтому ты так плохо себя чувствуешь.

Только теперь до меня дошло, что Ходж обращается ко мне на «ты». Как ни странно, я не имела ничего против, а сделала тоже самое.

– Ты можешь за меня больше не волноваться.

– Ах, малышка! – он ласково похлопал меня по руке. – Мне ужасно жалко тебя!

– Мне следовало принять твое приглашение, – проговорила я, слабо улыбнувшись.

– Пожалуйста, шутки в сторону!

– Ты ведь не оставишь здесь меня одну сегодня ночью? – с ужасом спросила я.

– В этом ты можешь быть уверена. Я ведь и всю прошлую ночь тоже был здесь.

С этой успокаивающей мыслью я опять заснула. На этот раз глубоко и крепко. И проспала до следующего утра. Свет все ещё горел, хотя в комнату светило солнце. Ходж спал сном праведника, сидя в кресле у моей постели. Голова склонилась на сторону, руки свисали с подлокотников. Впервые с тех пор, как я его знала, он выглядел спокойно, почти по-детски.

Вдруг в холле послышались шаги. Я с трудом повернула голову в сторону двери. Мой приятель, тот худощавый полицейский, заглянул, приоткрыв дверь, посмотрел на меня с довольно глупым видом и снова удалился. Я попробовала осторожно поднять голову и заметила, к своей радости, что она не развалилась на части. Хотя было все ещё убийственно больно, но боль эта, однако, была уже более или менее терпимой. Я бесшумно перебралась на другой конец своего дивана, намереваясь встать с постели позади кресла, в котором спал Кистлер. Но он тут же проснулся.

– Хеда, что ты делаешь?

– Я голодна.

– Голодна? – с ужасом спросил он.

– Да, а почему я не могла проголодаться?