Немного времени прошло, стаяли снега, и принесла синица весть в Похьолу, что скоро приедет Вяйнемёйнен свататься к юной Айно, сестре Йоукахайнена. Послушал отец синицу и, довольный, оставил у окна топорище, которое вырезал из ясеня, отложил молча брат у ворот новую дугу, перестала ткать золотой пояс любопытная сестра, мать у кладовой, где снимала ложкой сливки, захлопотала к скорому празднику, и только Айно сорвала от горя с шеи жемчуг и зарыдала в платок, от прошлых слез не просохший, — не хотела она для старика носить белый жемчуг и дорогие платья, унизывать нежные руки перстнями и запястьями, не хотела для седоусого заплетать ленты в косы и повязывать шелковый налобник.

— По пустому ты слезы льешь, — сказала старуха-мать. — Горевать тебе не о чем — будешь за Вяйнемёйненом ото всякой беды в защите, каждый день на столе будут масло, свинина и молочный хлеб, по горнице будешь ходить в привозных платьях и золотых подпоясках.

— Не надо мне платьев и белых хлебов, — ответила сквозь слезы Айно. — Согласна я ходить в небеленой холстине и есть черную краюшку, лишь бы остаться в отцовском доме рядом с родимой матушкой.

Но не захотела старуха слушать пустые речи дочери. Отвела она Айно к резному сундуку с приданым и разложила перед ней на пестрой крышке невестино богатство: семь чудных синих платьев, которые соткали некогда дочери месяца и солнца — дивные мастерицы, шесть золотых подпоясок, серебряный налобник и золотой кокошник, полотняные сорочки и платья из тончайшей мягкой шерсти, ожерелья из лунного жемчуга, шелковые чулки, пояса и ленты, башмаки из тонкого сафьяна и опойка, драгоценные подвески, кольца и браслеты — все до последней медной иголки выложила мать на крышку сундука. Думала она, что уймутся у дочери горькие слезы, как увидит она приданое, но по-прежнему рыдала Айно — не слушала матери, и наседали на нее думы темнее угля и чернее смолы.

— Не угодила я тебе, — огорчилась мать, — все ты печалишься и плачешь.

— Жалею я, что не умерла при рождении, — всхлипнула красотка Айно. — Мне бы тогда немного было нужно: чуть холстины на рубашку да уголок под дерном. Ты бы чуть поплакала, едва бы выжал слезу отец, а брат и вовсе не стал бы горевать. Милая матушка! Всю жизнь буду я сетовать, что отдала ты меня в утеху старику — служить дряхлому опорой. Лучше б обещала меня холодному морю — милей мне быть подругой рыбам, чем подмогой немощному старцу, который о свой чулок спотыкается и не может переступить порога!

День и другой не унимала слез Айно, а на третий день пришла к сундуку с приданым, откинула пеструю крышку и надела лучшие наряды, нацепила золотые подвески, унизала белые руки дорогими перстнями и запястьями. Вышла Айно из дома и, не в силах смирить девичью печаль, отправилась куда глаза глядят. Тяжелая тоска давила ей сердце, постылой казалась красавице жизнь, тягостные мысли одолевали ее — горько и обидно было Айно, что не плачет по ней мать, не жалеют ее отец и брат, сухи глаза у ее сестры, — больше не страшила Айно смерть, и уже призывно тянули ее к себе черные поля Маналы.

Прощаясь с деревьями и травами, долго брела Айно по лугам, болотам и дремучим лесам, пока не вышла наконец на берег моря. Под сумрачным небом дождалась она рассвета, а с первым солнечным лучом сняла жемчуга и кольца, сбросила на осину платье и рубашку, скинула на камень башмаки с чулками и вошла в холодные волны. Приняла красавицу пучина, потянула в илистые глуби, и, расставаясь с белым светом, спела Айно прощальную песню:

Тихо сомкнулись над Айно тяжелые волны — навсегда утолило море девичью тоску и стало отныне от слез ее соленым.

В то время пробегал по берегу заяц и услышал песню Айно. Был тот заяц изрядным храбрецом в своем трусливом племени — взялся он доставить весть на родимый двор утопшей. Быстро помчался длинноухий: рассказал в доме красавицы, что больше не вернется к ним Айно, что отныне она — сестра тюленям и подруга рыбам, что потеряла облик человечий и стала русалкой в морских владениях Ахто, в свите царицы Велламо.

Зарыдала мать по бедной своей кровиночке и заказала всему роду, которым предводила, не качать в колыбели дочек, не растить для того лишь несчастных малых деток, чтобы потом насильно выдать замуж.

С такою силой текли из глаз старухи слезы, что залили платье и чулки с красной строчкой, а на земле, под ее ногами, разделились на три потока. Так вышли три реки из слез материнской печали, из вод их поднялись три скалы: на каждой скале — холмик, на каждом холмике — береза, а на тех березах — три золотые кукушки. Кукуют кукушки в три голоса: одна на любовь гадает, другая зовет жениха, третья кличет радостные посулы. Но одну лишь беду накуковали всем золотые птицы: невеста без любви сгинула в море, одиночеством томится оставленный жених, несчастная мать изводится, выплакала глаза по дочери…