Ученые прибывали сюда для изучения бесчисленных развалин храмов, оставшихся от исчезнувшей высокоразвитой цивилизации, которая была настолько застенчива, что нигде не упомянула своего названия. За неимением лучшего ее назвали Аляспинской. Обширное письменное наследие, оставшееся после нее, повествовало о путешествиях в этой части Вселенной, но в нем практически ничего не говорилось о самой цивилизации. Ее создатели предпочитали жить и работать в весьма примитивных постройках из камня и дерева. Хотя о причинах их исчезновения не было ничего известно, немалое число приверженцев имела теория массового суицида. Могло показаться, будто представители этой загадочной цивилизации, устыдившись собственных достижений, просто-напросто растворились среди других, словно их никогда и не было. Произошло это около семидесяти тысяч лет назад. Предполагают, что они покинули свой родной мир и переселились куда-то. Не решились же они в самом деле на массовый суицид! Где же в этом случае их останки? Но сторонники этой теории утверждали, что у них, возможно, были слишком хрупкие тела, которые кто-то кремировал в джунглях.

Новым теориям не было видно конца. Они еще более сбивали с толку отчаявшихся археологов. Ни одну из них нельзя было доказать, поскольку среди миллионов барельефов и письменных свидетельств, выгравированных с точностью до микрона на небольших кубиках, не нашлось ни одного изображения аляспинца. На них были животные и растения, природа и здания, но отсутствовали те, кто жил в этих зданиях.

Аляспин был одним из тех миров, где транксы чувствовали себя более уверенно, чем их братья по Галактике — люди. Жаркий и влажный климат напоминал транксам о полном испарений воздухе их родной планеты. Крупные стационарные исследовательские центры были постоянно укомплектованы транксами, в то время как люди то и дело менялись. Сразу же после того, как им удавалось урвать толику сведений, позволяющих выдавить из себя сносную диссертацию, они тотчас возвращались туда, где было посуше и попрохладней.

Планета славилась залежами ценных минералов, и в пограничных районах разведчики недр численно превосходили ученых. Однако многие из тех, кто называл себя разведчиками недр, избегали богатых аллювиальных почв саванны, предпочитая копаться в бесчисленных руинах. Почва здесь была куда легче, а руда более концентрированной, когда-то уже обогащенной. Поскольку археологи и геологи никак не могли поделить между собой старинные развалины, они пребывали в состоянии враждебности друг к другу.

Для серьезных любителей старины эти горе-геологи были не более чем осквернителями могил, уничтожавшими бесценное наследие этой мало доступной для понимания цивилизации. Наиболее дерзкие и легкомысленные авантюристы, не колеблясь, сравняли бы с землей любой храм ради находки, на которой хоть как-то можно было нагреть руки. А до того, что после них вся территория становилась непригодной для изучения, им не было никакого дела.

Беднейшие из разведчиков, лишенные финансовой поддержки для своих исследований и держащиеся на плаву только благодаря собственной находчивости, жаловались на все это властям, а те, в свою очередь, всегда стояли на стороне крупных учреждений. Эти жалобщики-бедняки и без того наоткрывали столько храмов и руин, что на их изучение требовались чуть ли не тысячи лет. Разведчики пытались доказать, что каждая новая находка в джунглях увеличивает конечную сумму научных знаний, но их не всегда слушали.

Между этими враждующими группами были «гибриды», признаваемые обеими сторонами. Эти герои-одиночки колесили по планете и были одновременно учеными и разведчиками. В их душах соседствовали, постоянно конфликтуя, жажда знаний и алчность.

Несколько особняком держались те, кто прибыл на Аляспин для того, чтобы попытать счастья иными путями, удовлетворяя, разумеется, за деньги потребности как ученых так и рудокопателей.

Далеко не каждый ученый пользовался поддержкой какого-либо общепризнанного исследовательского института. Далеко не каждый геолог гнул спину на крупную компанию или синдикат. Поэтому всегда находились те, кто из-за ограниченности в средствах нуждались в дешевых магазинах и шумных, но недорогих развлечениях. Люди, содержащие такого рода заведения, были единственными, кто по праву мог назвать себя гражданином Аляспина. Они прочно обосновались здесь, в отличие от ученых, которые мечтали о том, чтобы как можно скорее совершить великое открытие, или от разведчиков, даже во сне видящих находку, которую можно причислить к разряду исторических, притаившуюся в ожидании их прихода в каком-нибудь увитом плющом храме или на дне безымянного ручья.

И, наконец, здесь был Флинкс.

Его нельзя было причислить ни к одной из этих групп населения Аляспина. Он прилетел сюда не для того, чтобы разведывать недра или заниматься исследованиями, хотя и изучал досконально все, что попадалось ему на пути. Ученые принимали его за чудака-студента, собирающего материал для диплома. Разведчики недр — за собрата-одиночку. Ведь кто, как не разведчик, мог обзавестись летающим змеем, или минидрагом, который постоянно восседал у Флинкса на плече? Кто еще стал бы избегать мимолетных знакомств и досужих разговоров? Нельзя сказать, чтобы молодой человек сам отпугивал навязчивых собеседников. Одно присутствие его отвратительного и смертоносного питомца заставляло любопытных держаться на расстоянии.

С теми, кто, набравшись смелости, а может быть, по незнанию заводил с ним разговор на улице или в каком-нибудь зале небольшой гостиницы, Флинкс всегда был предельно вежлив. Нет, он не студент. И не геолог. Нет, он не из числа работников какой-либо корпорации из числа обслуживающих планету. По его чистосердечному признанию, он прилетел на Аляспин, чтобы воссоединиться с родиной. Услышав такой ответ, любопытные сразу же спешили оставить его в покое, оставаясь еще в большем недоумении, чем до того, как обратились к нему с вопросом.

Что касается Флинкса, то ему были дороги все, кого он встречал: и те, кто донимал его вопросами, и те, кто, разглядев на спине минидрага по имени Пип яркие голубые и розовые ромбы, переходил на другую сторону улицы, едва заметив приближение этой странной парочки. Чем старше он становился, тем более завораживающим казался ему мир людей. До недавнего времени незрелость ума мешала ему по-настоящему постичь, каким удивительным организмом является человеческий род.

Транксы тоже представляли для него интерес. Их общественное устройство коренным образом отличалось от человеческого. Но, несмотря на все различия жизненных приоритетов и верований, оба эти вида прекрасно уживались друг с другом. И Флинкс постепенно увлекся изучением транксов и людей, невзирая на все их различия. Частично это объяснялось тем, что он постоянно искал кого-то, кто был бы таким же единственным в своем роде, как и он сам. Поиски, впрочем, были безрезультатными.

Об этом всем он и размышлял, размахивая мачете. Это был на удивление примитивный инструмент — всего лишь кусок заостренного металла. В любой лавке Миммисомпо, торгующей снаряжением, можно было купить лазерный резак, но Флинкс предпочитал эту древнюю диковину. Разве может сравниться удовольствие, получаемое от размахивания увесистым лезвием, с каким-то простым нажатием кнопки? Резак работал чисто и бесшумно — нажал кнопку, и води лучом. Работая же мачете, можно было еще и обонять результаты своего труда, вдыхая запах отсеченных зеленых и пурпурных стеблей, побегов и листьев. То, что после себя он оставляет разрушения, не волновало Флинкса, поскольку ему было прекрасно известно, насколько они временные. Не пройдет и недели, как тропа, которую он прокладывал в чащобе, будет задушена новой растительностью, а почва снова лишится солнечного света.

Вокруг высились деревья-гиганты. Флинкс как зачарованный уставился на одно из них. Его ствол, словно колонны, подпирали мощные корни. Они были увиты эпифитами и усыпаны яркими малиновыми цветами. Возле соцветий, похожих на миниатюрные раструбы, роились крошечные иссиня-черные насекомые. Четырехкрылые родственники земных мотыльков распихивали собратьев, отказываясь дожидаться своей очереди, чтобы набрать нектара.