Привожу несколько примеров, засвидетельствованных, кроме меня, и другими очевидцами.

1. Один служивший у меня юноша отпросился навестить родителей. Я отпустила его на три недели. По истечении этого срока он должен был купить для нас припасы и нанять носильщиков для доставки грузов через перевалы. Молодой человек загостился у родственников, и о нем ничего не было слышно около двух месяцев. Я начала бояться, что он не вернется. Как-то ночью я увидела его во сне. Он мне приснился в необычном для него костюме и с европейской шляпой на голове. Такой шляпы я у него никогда прежде не видела. На следующее утро один из слуг прибежал за мной с криком: "Уангдю идет! Я его сразу узнал!" Такое совпадение показалось мне любопытным. Я вышла из палатки посмотреть на Уангдю. Мы стояли на возвышенности над равниной, и я очень отчетливо увидела внизу на дороге Уангдю. Он был одет совсем как в моем сне и поднимался один по тропе, петляющей зигзагами по горному склону. Я заметила вслух, что у Уангдю нет никакой поклажи, и стоявший рядом слуга ответил: "Он, должно быть, обогнал носильщиков". Кроме нас, Уангдю видели еще двое из наших людей. Мы продолжали наблюдение за приближающимся юношей. Он уже дошел до стоявшего у тропы маленького "шортена". Высота этого шортена на фундаменте в форме куба со сторонами около восьмидесяти сантиметре", вместе с верхней его частью и шпилем не превышала двух метров. Он был сплошной кладки, наполовину из камня, наполовину из глины, и в нем не было ни одного углубления. Молодой человек прошел за шортен и больше не появлялся.

В этом месте, кроме одиноко стоявшего шортена, не было ни деревьев, ни домов, ни холмов. Сначала мы – слуга и я – предположили, что Уангдю присел отдохнуть в тени маленького памятника, но ничего не обнаружили. По моему распоряжению двое из наших людей пошли разыскивать Уангдю. Я следила за ними в бинокль. Они тоже никого не нашли.

В тот же день, к пяти часам пополудни, Уангдю появился в долине во главе маленького каравана. Он щеголял в знакомых мне шляпе и платье. Я их уже видела на нем – сперва во сне, потом в утреннем мираже. Ничего не рассказывая прибывшим, не дав им опомниться и поболтать со слугами, я принялась расспрашивать носильщиков и самого Уангдю. Из их ответов явствовало, что они все вместе ночевали слишком далеко от нашего лагеря, чтобы кто-нибудь из них мог дойти до него рано утром. Кроме того, Уангдю все время не отходил от каравана ни на шаг. В течение нескольких недель сразу после происшествия у меня была возможность проверить правильность этих показаний у крестьян селений, где Уангдю с носильщиками останавливались в пути, и убедилась, что люди сказали правду, и Уангдю ни разу от каравана не отлучался.

2. Как-то днем меня посетил один тибетский художник, с увлечением писавший ужасных тибетских богов и усердно им поклонявшийся. За художником я разглядела немного туманный силуэт по одного из его фантастических персонажей, так часто фигурирующих на его полотнах.

Я была так поражена, что невольно сделала резкое движение, и художник направился ко мне, без сомнения, с намерением спросить, что со мной случилось. Я отметила, что призрак за ним не последовал. Быстро отстранив моего гостя, вытянула руку и сделала несколько шагов к призраку. Я ощутила прикосновение к чему-то неплотному, уступающему нажатию. Призрак рассеялся.

В ответ на мои вопросы художник признался, что он уже несколько недель вызывал виденное мной существо, а в тот день долго работал над изображавшей его картиной. Словом, все его мысли были сосредоточены на божестве, которое он мечтал изобразить. Сам тибетец призрака не видел.

3. Третий случай принадлежит, по-видимому, к произвольно вызываемым явлениям.

В то время мой лагерь был разбит недалеко от Пунаритед в Кхаме. Однажды днем я разговаривала с поваром в хижине, служившей нам кухней. Юноша попросил выдать ему провизию. Я сказала: "Идем ко мне в палатку, там ты возьмешь из ящика все, что тебе нужно". Мы вышли. Подходя к палатке, полы который были откинуты, мы оба вдруг увидели сидевшего за моим столом на складном стуле главного ламу рите. Мы не удивились – этот лама навещал меня довольно часто. Повар тотчас же сказал: "К вам пришел "римпотше". Мне нужно вернуться приготовить для него чай, провизию я возьму потом. – Хорошо, приготовь поскорее чай, – ответила я. Слуга ушел, а я поспешила к палатке. За несколько шагов до нее мне показалось, будто перед палаткой клубится и медленно от нее удаляется пелена прозрачного тумана. Лама исчез. Очень скоро вернулся слуга с чаем. Не застав ламу, он очень удивился. Не желая пугать его, я объяснила – "римпотше" нужно было только сказать мне два слова. Он занят и не мог остаться дольше. – Я не преминула рассказать об этом происшествии самому ламе, но он только ехидно захихикал и не захотел ничего мне объяснить.

Создание призрака "йидам", описанное в предыдущей главе, преследует две цели: цель возвышенную, заключающуюся в преподании ученику истины, что помимо созданий его собственной фантазии, никаких богов не существует, и цель корыстную – обеспечить себе могущественного покровителя. Каким образом призрак может охранять своего создателя? Он делает это, появляясь вместо него в разных местах. Это практикуется часто. Каждое утро имеющий соответствующее посвящение лама принимает облик бога-хранителя (при желании он может превращаться в кого угодно). При этом считается, что враждебные ему существа видят в нем тогда не человека, но устрашающего вида божество, и спасаются от него бегством. Все это совсем не значит, что ламы, очень серьезно совершающие каждое утро церемонию внешнего превращения в своего бога (йидам), могли бы продемонстрировать себя в этом состоянии. Не знаю, удается ли им провести демонов, но вполне очевидно, что для людей никаких иллюзий они создать не могут. Тем не менее, я слышала, что некоторые ламы внезапно появлялись в образе того или иного представителя тибетского пантеона.

Что касается магов, то они видят в создании "тульпа" (призраков) только средство обеспечить себе послушное орудие для выполнения всех желаний. В их случае призрак не обязательно является богом-хранителем, но может быть каким угодно существом и даже пригодным для служения их воле неодушевленным предметом.