Именно поэтому сегодня, после очередной репетиции «Ревизора», он спрятался в укромном уголке за сценой, и теперь, вооружившись инструментами отнюдь не из джентельменского набора, штурмовал дверь историко-ролевого клуба.

После нескольких неудачных попыток замок поддался, и Щепочкин оказался в небольшой комнате, заваленной всяким хламом: картонными мечами, кольчугами из канцелярских скрепок, знаменами, на которых был изображен усатый человек, а также кубками, подсвечниками и чем-то еще, чего в полумраке Василий разглядеть не мог.

Щепочкин прикрыл дверь и стал изучать содержание комнаты, хотя делать это было нелегко: даже ступать следовало очень осторожно, чтобы ненароком что-нибудь не опрокинуть. Разумеется, его интересовали не мечи и не кольчуги, а более серьезные предметы, которые могли бы послужить уликами, а еще лучше — любого рода документальные свидетельства. Хотя, конечно, сыщик-любитель не надеялся обнаружить, например, ломик со следами крови Миши Сидорова, или чек об авансовой уплате Анне Сергеевне Глухаревой за убийство Василия Дубова. Но в том, что какие-то зацепки найдутся именно здесь, Василий Юрьевич был свято убежден. Иначе не пошел бы на это предприятие, не только рискованное, но и сомнительное с точки зрения законности.

Больше всего детектива привлекал сейф, занимавший добрую четверть помещения, но Щепочкин понимал, что «взять» его не удастся: для этого нужны были совсем другие отмычки и, главное, более высокая квалификация взломщика. Оставалось лишь ходить вокруг сейфа да облизываться.

И тут Щепочкину показалось, что еще кто-то пытается открыть дверь. Он уже хотел было крикнуть: «Входите, не заперто!», но вместо этого выключил фонарик и затаился за сейфом.

Дверь открылась, и тьму прорезал луч фонарика. Пошарив по комнате, он в конце концов остановился на Щепочкине.

Поняв, что далее скрываться бесполезно, Вася включил свой фонарик. Два луча встретились, и Щепочкин увидал молодую женщину, которую лицезрел каких-то пару часов назад — перед репетицией она оживленно беседовала со Святославом Иванычем, а потом сидела в зале и что-то записывала в блокнот. Когда Щепочкин спросил у всезнающего судьи Аммоса Федоровича Ляпкина-Тяпкина, в свободное от репетиций время служащего дворником в горсуде, что это за милая барышня, тот ответил, что вообще-то он не совсем в курсе, но, может быть, она — из областного Управления по делам культуры и инспектирует работу драмкружка.

И вот теперь барышня стояла в дверях историко-ролевого клуба и взирала на Щепочкина с не меньшим изумлением, чем Щепочкин — на нее.

Молчать в обществе дамы Василий не считал приличным, а о чем говорить, он не знал. Поэтому сазал первое, что пришло в голову:

— Гражданочка, кто вы и что здесь делаете?

— А вы? — пролепетала гражданочка.

— Я первый спросил.

— Журналистка, — нехотя выдавила из себя девушка. — Из Москвы. Собираю информацию.

— И как вас прикажете величать?

— Надежда. Можно просто Надя.

— Чаликова? — вырвалось у Василия.

Надежда с легким испугом поглядела на Щепочкина — он понял, что фамилия абариново-кожуховской героини ей хорошо известна.

— Нет-нет, Заметельская, — поспешно ответила журналистка. — А теперь, может быть, вы тоже назовете себя?

— Детектив-любитель, — приосанился Щепочкин, насколько это было возможно в его положении между сейфом и подвесной полкой, уставленной бутылями с какой-то темно-красной жидкостью, не то вином, не то кровью. — Василий. Можно просто Вася.

— Дубов?! — невольно вырвалось у Надежды.

— Щепочкин. — Василий, или просто Вася чуть вскинул голову и задел-таки полку. Одна из бутылей, стоявшая на самом краю, свалилась на пол и разбилась. Комнату заполнил приятный, чуть дурманящий запах.

— Киндзмараули? — неуверенно предположил Василий.

— Скорее, Каберне, — определила Надежда. Правда, в тонких винах она смыслила не больше, чем Щепочкин. То есть как бы и совсем ничего.

Видимо, винные испарения подействовали и на журналистку — сделав неверный шаг, она в полутьме наткнулась на стол и смахнула огромный фарфоровый кубок с портретом того же человека, что и на лопате, которой благословлял Гробослав идущих на битву княжеских дружинников.

— Ай, как нехорошо, — огорчилась Надя. — Что ж теперь делать?

— Теперь уже ничего не поделаешь, — раздумчиво проговорил Вася. — Как я понимаю, Наденька, вас привел сюда чисто журналистский интерес, не так ли?

— Пожалуй, что так, — уклончиво подтвердила Надя.

— Лично меня сюда привел свой интерес — сыщицкий. И раз уж так случилось, что мы здесь оказались одновременно и так насвинячили, пардон, наследили, то нам с вами уже ничего другого не останется, как действовать заодно. Вы не против?

— Что поделаешь, Вася, — как бы нехотя вздохнула Надежда. — От судьбы не уйдешь…

И невольные сообщники протянули друг другу руки, опрокинув при этом на столе вымпел, повторяющий в миниатюре стяг князя Григория: всадник на белом коне с притороченной к седлу волчьей головой.

— Да уж, Васенька, теперь нам скрыть свой визит никак не удастся, — заметила Надежда, оглядев произведенные ими беспорядки. — Поэтому вношу предложение: собрать как можно больше информации и уходить, а там будь, что будет.

— А что нам еще остается? — согласился Василий. — Хотя, похоже, главная информация — там, — он показал на заветный сейф, — а нам туда не добраться…

Надя сочувственно покивала, хотя она, в отличие от своего нового знакомца, явилась сюда во всеоружии, и даже с ключом от сейфа. (Как она его заполучила — это оставалось профессиональной тайной). Но открывать сейф в присутствии человека, которого видела впервые в жизни, если не считать репетиции «Ревизора», Надя все же не решалась.

Тем временем Василий собрал с пола остатки кубка, расколовшегося на три-четыре части, и в неверном свете двух фонариков разглядывал портрет князя Григория:

— Кого-то он мне очень напоминает. И видел вроде совсем недавно…

— Кто, князь Григорий? — переспросила Надя, которая в это время обследовала другой угол комнаты — правда, без особого успеха.

— Из последних записей в дневнике Миши Сидорова следовало, что он почти узнал, кто такой князь Григорий на самом деле, — задумчиво продолжал Щепочкин.

— Миша Сидоров — это тот мальчик, которого…

— Да-да, тот самый. И если они так поступили с ребенком, то сами понимаете, Надя, что ждет нас с вами. Если они, конечно, узнают, кто именно побывал в ихнем логове.

— Что же делать? — забеспокоилась Надежда.

— Ну, меня-то они и без того приговорили к высшей мере, — беспечно махнул рукой Вася, опрокинув старинную масляную лампу. — А вот вам, Наденька, надо бы сварганить какое-нибудь алиби. Хоть самое завалященькое.

— Каким образом?

— Свалим на кого-то из литературных персонажей. Кроме Дубова и Чаликовой. Ну и, разумеется, Анны Сергеевны Глухаревой.

— А почему бы и нет? — удивилась Надежда. — Ведь Глухарева вполне могла бы их грабануть. Хотя бы, чтобы поживиться на сокровищах князя Григория.

Подобно Наде, Василий не был готов открывать уже при первом знакомстве свои карты, тем более, когда речь шла о безопасности третьего лица. Поэтому пришлось на ходу искать другие доводы против Надеждиного предложения:

— Видите ли, Анна Сергеевна обладает весьма своеобразным характером. Поскольку здесь явно нет золота, драгоценностей и прочих сокровищ, то госпожа Глухарева должна была бы каким-то образом высказать свое «фе».

— Каким?

— Ну, например, извините, накакать на пол.

— А если Петрович? — педложила Надя, имея в виду еще одного абариновского персонажа, Соловья-Разбойника. — Все же, как-никак, лиходей и душегуб!

— Вот именно, лиходей и душегуб, — подхватил Щепочкин. — Если бы он подкараулил где-нибудь барона Альберта с кухонным ножом, то это было бы достоверно. А так — не очень.

— А если кто-то из доблестных рыцарей короля Александра?

— Да ну что вы, Наденька! Рыцарь — и ночью с отмычкой? Не верю, как сказал бы наш милейший Святослав Иваныч.