В распивочной с названьем “Вечный зов”

Немало съел и выпил я немало,

Немало встретил швали и тузов,

Пока рука моя стакан держала.

Но вот я спился, сник и одряхлел –

Лежу в кровати со стеклянной уткой.

Меня один ты, внучек, пожалел,

Зашел ко мне со смачной проституткой.

Не проститутка это, говоришь?

Ну, все равно, пусть норку мне покажет,

За это старый дедушка, глядишь,

Историю вам страшную расскажет.

Ее поведал мне авторитет,

Которого недавно замочили –

Дрель в жопу затолкали и включили,

Но он общак врагам не выдал, нет.

Вот видишь, дочка, дрель в кишках терпел,

А ты мочалку показать боишься!

Ну, отогни ей трусики, пострел, -

Не пожалеешь, байкой насладишься.

Да-да, вот так, спасибо! Ну так вот:

Жил в давние года один разбойник,

Своих он не стеснялся нечистот,

И кличка у него была Покойник,

Поскольку в той пещере, где он жил,

Он испражнялся всюду, не стесняясь.

Кажись, я тоже в памперс наложил.

Простите, леди, дико извиняюсь!

Ну, в общем, он вонял как старый труп,

За это получил он погоняло.

Идя на дело, он до пят тулуп

Напяливал, чтобы не так воняло.

Покойника учуять за версту

Мог каждый путник, всадник и возница,

И все же он разбил карету ту,

Где ехала брюхатая царица.

От ужаса царица родила

Прекрасного ребеночка-принцессу,

И тут же от удушья померла,

Оставив дочь разбойнику-балбесу.

Потрогал он царице хладный лоб

И, поглядев вокруг, почухал ухо:

Разбились насмерть кучер и холоп,

Охранники и бабка-повитуха.

Тогда он пуповину пересек

Отточенной разбойничьею саблей,

Перевязал младенчику пупок

И взял его в мозолистые грабли.

“Я никогда детей не убивал,

А грудничков не буду и подавно”, -

Он девочку в пупок поцеловал,

И зажили они в пещере славно.

Пила малышка козье молоко

Из-под козы, украденной в деревне.

А царь царицу позабыл легко,

Не ведая о маленькой царевне.

Ходил разбойник в чащу на дела,

Таскал в пещеру злато и наряды.

А девочка тем временем росла

И старикашке радовала взгляды.

Разбойник где-то мыло добывал

И вовсе перестал в пещере гадить,

И сам ребенка мыл и одевал,

Чтоб лишних глаз в жилище не привадить.

Дитя он буквам выучил кой-как,

Но так принцесса пристрастилась к чтенью,

Что вынужден был неуч и вахлак

Учебное ограбить заведенье.

Отпраздновали ей пятнадцать лет,

Красой и статью вышедшей в царицу,

И старику она сказала: “Дед,

Так хочется в кого-нибудь влюбиться!”

Тут поперхнулся костью старый пень

И побежал блевать под рукомойник,

Но без толку – и умер в этот день

Гроза лесов по прозвищу Покойник.

Погоревала девочка чуть-чуть,

Покойника под деревом зарыла

И, сполоснув в ручье лицо и грудь,

Зашла в него и ножки приоткрыла.

А в это время некий юный принц,

Отстав от свиты, гнался за лисицей

И, на уступ вскочив и глянув вниз,

Был ослеплен купавшейся девицей.

“Откуда ты, прелестный ангел мой?” –

Спросил он, спрыгнув с иноходца в воду,

И, скинув одеяния долой,

Стал ублажать монаршую природу.

Вот как бывало в прежние года:

Взгляд, поцелуй, разделись, завертело!

А ты, девчонка, просто дребезда,

Все хочешь заслонить кусочек тела.

Теперь потрогай пальчиками там –

Я расскажу, чем завершилось дело:

всплыл из ручья большой гиппопотам,

и наших малышей зверюга съела.

Ну все. Теперь мне стало хорошо.

Трусы поправь и убирайтесь, дети.

А я погрежу, может быть, еще,

О том, что есть любовь на белом свете,

О невозвратной прелести годов,

Когда я жил, почти не видя света,

В распивочной с названьем “Вечный зов”,

Где каждый рад был напоить поэта.

Эдуард Ишаков и Геннадий Шакалов

на охоту по клубам ходили не раз,

и различных красоток загрызли немало,

помогал им промоутер и ди-джей Саврас.

Хоть искусством утонченного обольщенья,

как Геннадий и Эдвард, Саврас не владел,

но зато убедительные угощенья

в порошках и таблетках в кармане имел.

Очень девочкам нравились снадобья эти,

и когда бы Геннадий с Эдвардом могли,

то с подачи Савраса в таком вот дуэте

отымели б всех лучших девчонок земли.

А Саврас – он не очень рубился по траху,

он любил порошок и радел за друзей,

он работу любил и супругу Натаху,

и примерно раз в месяц валялся на ней.

На открытие нового клуба однажды

пригласил корешков закадычных Саврас,

застолбили ребята по телочке каждый

и влились в танцевально-питейный экстаз.

Был вполне себе мил клуб с названием «Стойло»:

подавальщицы были одеты в коней,

а казаки за стойкой бодяжили пойло

для гривастых лошадок и жирных свиней.

Ой, Москва, потонула ты в пьяном угаре,

заколбасил тебя удалой расколбас!

Клуши, мрази и падали, стервы и твари –

всех собрал в своем «Стойле» промоутер Саврас.

А когда отыграли ди-джеи два сета,

сам Саврас вышел к пульту под крики и свист

и расшвыривать стал золотые конфеты,

и воскликнул: «Глотай! Налетай! Be a beast!»

Каждый папик и шибздик, и каждая сука

по конфетке сожрали (а кто и по три).

Грянул гром – и с шипением, визгом и хрюком

стали бестии рваться у всех изнутри:

кто-то лопнул – и боровом вмиг оказался,

кто-то телочкой с грустью бездонной в очах,

и конек-горбунок, матерясь, вырывался

из-под кожи упившейся Ксюши Собчак.

Костя Кинчев, сидевший над пультом в VIP-зале,

оказался березовым вдруг чурбаном,

а Валера Меладзе – вином «Цинандали»,

бурдючком с водянистым грузинским вином.

По танцполу скакали кобылы и телки,

и гибриды из слоников и жеребцов,

кое-где попадались лисицы и волки,

и ласкал олененка поэт Степанцов.

Эдуард Ишаков и Геннадий Шакалов,

как и прочие, съели халявных конфет,

Эдик стал ишаком, а Геннадий – шакалом.

А Саврас хохотал и отыгрывал сет:

он не ел в этот вечер волшебных конфет!

Где мораль этой сказки, вы спросите, братцы?

Типа, что, не ходить ни в «Газгольдер», ни в «Рай»?

Нет, другая! Идя ради съема на танцы,

с полу таблов сомнительных не подбирай!