Мужья. Опус № 4.
("Рокировка")
Андрею Добрынину
Я не хотел побоев и расправы,
я не хотел идти тропой войны,
считая, что невинные забавы
оплачиваться кровью не должны.
Я одевался. Нежная подруга
с одра любви шептала: "Ты придёшь?"
Но грозный крик вошедшего супруга
поверг её в паническую дрожь.
Он закричал: "Убью! Убью гадюку!" -
и вытащил откуда-то топор.
Как Пушкин бы сказал, живую муку
отобразил её смятенный взор.
Муж ринулся к одру. Еще немножко -
и не было б красавицы моей.
Но я успел ему подставить ножку -
и рухнул, как подкошенный, злодей.
Его башка окружность описала
и врезалась в аквариум в углу,
и рыбки цвета жёлтого металла
запрыгали по битому стеклу.
Облепленный растительностью водной,
промокший, с расцарапанным лицом,
муж поднялся и с яростью животной
заверещал: "Расправлюсь с подлецом!"
Его молниеносную атаку
остановил удар моей ноги -
я так в висок ударил забияку,
что тот едва не потерял мозги.
Я вспрыгнул на поверженное тело
и станцевал чечётку на груди -
там у бедняги что-то засвистело,
и хриплый голос молвил: "Пощади!"
Я усмехнулся, на паркет спустился,
щелчком стряхнул пылинку с рукава,
затем у телефона примостился
и прокрутил две цифры, "О" и "2".
...Когда ушел милиции патруль,
лупя злодея в шею и живот,
по радио пел песню "Бибигуль"
любимый мой ансамбль "Бахыт-Компот".
Откланялся последним капитан,
завёрнутый топорик унося.
И, выгнув свой кошачий гибкий стан,
красавица спросила, чуть кося:
"Его посадят?" - Я ответил: "Да", -
и стал по ножке пальцами водить.
"А ты ещё придешь? Скажи, когда?" -
И я сказал: "Зачем мне уходить?"
Мужья. Опус № 5.
("Моя мораль")
От власти этого ничтожества
ты, без сомнения, устала.
Не заслонят его убожества
вагоны жёлтого металла.
Пусть он богат, как царь египетский,
пусть ты купаешься в мильонах,
а всё же я, оболтус липецкий,
милей тебе, о Синдрильона!
Да, ты была когда-то Золушкой,
теперь ты вроде бы принцесса.
Рассталась птица с вольной волюшкой,
сменяв на клетку ветви леса.
Но этот крошка Цахес гадостный,
увы, не принц из доброй сказки,
и потому-то ты так радостно
на раутах мне строишь глазки.
...Вчера пришло твоё послание -
я целовал скупые строки
и всё твердил, как заклинание:
"Мучитель мой в командировке".
Я по указанному адресу
явился ровно в семь пятнадцать.
Ты возопила: "Дево, радуйся!" -
и предложила "танго сбацать".
От слова "сбацать" я поморщился,
но слову "танго" улыбнулся
и, глядя, как твой бюст топорщился,
в стихию танца окунулся...
Очнулись мы уже счастливые,
на люстре мой жилет качался.
Победой лёгкой и красивою
заморский танец увенчался.
Как два соцветья экзотических,
передо мной вздымались груди,
как два тугих плода тропических
на крепко выкованном блюде.
Царил над шеей лебединою
округлый подбородок Будды,
а дальше губы - мёд с малиною,
Венерин нос, глаза Иуды...
О женщины, о тли ничтожные,
о ненасытные микробы!
Вы сотворите невозможное,
чтоб усладить свои утробы.
Сегодня вы судьбину хаете,
продаться мня за горстку злата,
а завтра в злате утопаете,
возжаждав грязного разврата,
возжаждав низости, падения,
мол, на, откушай, благодетель!..
Увы, пусты мои радения
за нравственность и добродетель.
Но отогнал я прочь сомнения,
и в тот же миг оставил ложе,
и на прощанье - шутка гения!
за мужа дал тебе по роже.
Моя промежность подгнивала
Моя промежность подгнивала
и попка склизкою была,
пока подгузники "Омфала"
маманя мне не принесла.
Теперь я гажу без опаски
по восемь-десять раз на дню,
и радостно сверкают глазки,
и я маманю не виню
за то, что сука, блядь такая,
ебётся, водку жрёт и спит.
Нет, я её не осуждаю!
Пускай, Господь её простит!
Теперь в подгузниках "Омфала"
и сух, и весел я, как чёрт,
и мне плевать на тонны кала
и плохо сделанный аборт.
Мольба к моей ручной мушке, заменяющей мне ловчего сокола
Мой предок, викинг краснорожий,
святому Невскому служил
и между дел сдирать одежи
с новогородских баб любил,
любил с посадской молодухой
забраться в чей-нибудь амбар,
любил и псу-тевтонцу в ухо
в честном бою влепить удар.
Но соколиную охоту
он отличал средь всех забав,
и был ему Кирюшка-сокол
любее брани и любав.
Итак, у предка был Кирюшка,
он с ним Краснова зверя брал.
А у меня - ручная мушка,
ее в пивбаре я поймал.
Она садится, словно кречет,
на мой подъятый к небу перст
и взгляды сумрачные мечет
на всё съедобное окрест.
То принесет мне пива кружку,
то сыру полтора кило.
Ах, мушка, дорогая мушка,
как мне с тобою повезло!
Я б почитал себя счастливцем
и жил бы - в ус себе не дул,
когда б в пяту моих амбиций
не вгрызся чувства тарантул.
Пленен я дивною Надавой,
но ... видит око - зуб неймёт.
Она сквозь жизнь проходит павой
и на любовь мою плюёт
Да, ей плевать с высокой горки
на мой магистерский титул,
ведь я не Пушкин и не Горький,
не Михалков и не Катулл.
Злой ураган страстей раскокал
все лампы на моём пути...
Ты, моя мушка, - ловчий сокол,
лети, родимая, лети!
Лети скорей к жестокосердой,
ока сейчас варенье ест
и лобызает морду смерда...
Лети скорей в её подъезд!
Ворвись как вихрь в её квартиру,
на смерда чайник опрокинь
и по лбу моего кумира
щипцами для орехов двинь,
Чтоб кровь из рассеченной брови
текла по шее и груди!
Ты чашку маленькую крови
из этой ранки нацеди
и мне на стол, мой сокол милый,
поставь скорее эту кровь,
чтоб ею я с безумной силой
излил в стихах свою любовь.