В селении Старый Мамон

Работал в милиции он

И, страстно в него влюблена,

Служила в шашлычной она.

А как же его не любить?

Он каждого может убить,

На то ему дан пистолет

И лычки за выслугу лет.

Гордилась любимым она,

Грозою всего Мамона,

И ловко и бойко порхая за стойкой

Под музыку группы "На-на".

Василий там жил говновоз,

Он бочку имел и насос,

Мужик не из самых плохих,

Не хуже, не лучше других.

Шашлычницу он обожал

И к ней за говном приезжал.

Пока заполнялся бачок,

Василий съедал шашлычок.

Смотрел он на то, как она,

Свободная дочь Мамона,

И ловко и бойко порхает за стойкой

Под музыку группы "На-на".

Однако милиционер

Все понял на грубый манер,

Решив, что на почве говна

Подруга ему неверна.

Василию крикнув:"Не тронь!" -

Открыл он по бочке огонь,

И с этой поры в Мамоне

Все по уши ходят в говне.

Поэтому из Мамона

Уехала вскоре она.

Шашлычную эту закрыли, и нету

Теперь шашлычков ни хрена.

Уволен он был из ментов,

Подался, как слышно, в Ростов,

Позором себя он покрыл,

Открыв там кабак для педрил.

Стал сильно бухать говночист,

И раньше он был не речист,

Теперь же все время молчит,

Нечесан, оборван, небрит.

Ведь жизнь ему мало нужна

Без бочки его и говна,

Без милой шашлычницы той,

Блиставшей своей красотой.

Ах, как же смотрелась она,

Свободная дочь Мамона,

И ловко и бойко порхая за стойкой

Под музыку группы "На-на".

Что ты, любимая, смотришь сурово?

Да, я давно уже пью,

Да, растоптал под влияньем спиртного

Гордость мужскую свою.

Да, я привык не ходить на работу

И перегаром вонять

И потерял совершенно охоту

Мужеский долг исполнять.

Да, постоянно меня приглашают

Свистом во двор алкаши.

Хочешь - гляди, мне твой взгляд не мешает,

Он не достигнет души.

Взглядом сверлили меня командиры,

Учителя и родня -

Им пробуравить хотелось бы дыры

До сердцевины меня,

Чтобы узнать, просверлив оболочку,

Что же творится в мозгу,

И почему, только высосав бочку,

Я улыбнуться могу.

Но совладать не сумели с разгадкой,

И, подстрекаем судьбой,

Я, все такой же циничный и гадкий,

Ныне глумлюсь над тобой.

Предоставляешь ты мне не случайно

Тело свое и жилье:

Чуешь во мне ты великую тайну,

Хочешь проникнуть в нее.

Я же и не замечаю как будто

Тщетных усилий твоих:

То про себя ухмыляюсь чему-то,

То декламирую стих,

Или с балкона даю указанья

Пьющим дворовым дружкам,

И, несмотря на большие познанья,

Я - лишь пропойца и хам.

Лоб твой недаром собрался в морщины,

Как не задуматься тут -

Ведь без причины сегодня мужчины

Жизни такой не ведут.

Если же ты мне вопросы прямые

Вздумаешь вдруг задавать,

Я обовью тебя кольцами змия

И увлеку на кровать.

И прошепчу:"Мой бесценный алмазик,

Не посягай на табу,

Для поцелуя подставь мне свой глазик

И уповай на судьбу".

Мне девушки редко на память приходят,

А если приходят, то вскоре уходят,

И стук каблучков, раздражающе звонок,

В виске поселяется, словно скворчонок.

Уходят они в ту страну без названья,

Куда попадут те земные созданья,

Чья личность была сероватого цвета

И не заслужила почтенья поэта.

Лишь яркая женская личность способна

Не слышать, как ночью храплю я утробно,

Как что-то клокочет в моей носоглотке

Под действием выпитой с вечера водки.

Хоть буду я деньги семейные тырить,

Чтоб их во дворе с алкашами транжирить,

Но истинно яркая женская личность

Себя не унизит, считая наличность.

Подобная женщина, сильная духом,

Значения не придает оплеухам,

Хоть я, возвращаясь с концерта под мухой,

Всегда награждаю ее оплеухой.

Сегодня подобные женщины редки,

Поэтому на холостяцкой кушетке

Ворочаюсь я, распаленный порнухой,-

Мне снится, что я с бородатой старухой

В каком-то ласкающем взор помещении

Вступаю, сопя, в половое общение,

Как римский патриций эпохи упадка,

Которому все чрезвычайное сладко.

Все девушки - дрянь перед этой старухой,

Поскольку сильны они лишь показухой

И чванятся внешностью фотомодели,

А эта старуха проверена в деле.

И странное что-то во сне происходит:

Одна за другой через спальню проходят

Все дамы, когда-то любезные сердцу,

И молча уходят в какую-то дверцу.

Косятся они на меня с отвращеньем,

Но я поглощен сексуальным общеньем,

Поскольку дает мне старуха в постели

Все то, чего прочие дать не хотели.

Но если бы даже они и хотели,

То им невдомек, что в старушечьем теле,

Внедряясь в него своей пятой конечностью,

Поэт торжествует победу над вечностью.

Их жребий - цепочкой рабынь безответных

Отныне в забвенье навек удаляться,

А мой - в сновидениях жить многоцветных

И с вечностью яростно совокупляться.