Когда мы посетили то,

Что в Англии зовется “ZОО”,

Придя домой и сняв пальто,

Я сразу стал лепить козу.

Коза не думает, как жить,

А просто знай себе живет,

Всегда стараясь ублажить

Снабженный выменем живот.

Я понял тех, кому коза,

А временами и козел

Милей, чем женщин телеса,

Чем пошловатый женский пол.

Но, вздумав нечто полюбить,

Отдаться чьей-то красоте,

Ты это должен пролепить,

Чтоб подчинить своей мечте.

Чтоб сделалась твоя коза

Не тварью, издающей смрад,

Не “через жопу тормоза”,

А королевой козьих стад.

Протокозы янтарный зрак

Господь прорезал, взяв ланцет,

Чтоб нам явилась щель во мрак,

В ту тьму, что отрицает свет.

Простой жизнелюбивый скот,

Видать, не так-то прост, друзья:

Напоминанье он несет

В зрачках о тьме небытия.

Коза несет в своем глазу

Начало и конец времен,

И я, кто изваял козу, –

Я выше, чем Пигмалион.

Вниз головой висит паук

В углу меж печкою и шкафом.

Магистр мучительских наук,

Он в прежней жизни звался графом.

Но точно так же соки пил

Из робкого простонародья.

Господь за это сократил

Его обширные угодья.

Как прежний грозный паладин

Кольчуги пробивал кинжалом –

Мушиных панцирей хитин

Паук прокалывает жалом,

Чтоб только сушь и пустота

Остались громыхать в хитине.

А прежний паладин Креста

Погиб в сраженье при Хиттине.

И Бог сказал ему: “Дрожи,

Болван с мышлением убогим!

Пришел ты человеком в жизнь,

А прожил жизнь членистоногим.

Ты, как мохнатый крестовик,

Всю жизнь сосал чужие соки,

Но вдруг решил, что ты постиг

И Божий промысел высокий.

Ты мог со смердов шкуру драть, –

Чего я тоже не приемлю, –

Но вдруг явился разорять

Ты и мою Святую Землю.

Ты, мною слепленная плоть,

Гордыней смехотворной пучась,

Как я, как истинный Господь,

Дерзал решать чужую участь.

К твоей спине я прикреплю

Всё тот же крест и в новой жизни –

Как знак того, что я скорблю

О всяком глупом фанатизме”.

И вот, повиснув вниз башкой,

Паук с натугой размышляет:

“Любая муха – зверь плохой,

Любая муха озлобляет.

Не вправе оставлять в живых

Я этот род мушиный жалкий

С цветными панцирями их,

С их крылышками и жужжалкой”.

Без колебаний бывший граф

За мух решает все вопросы

И прытко прячется за шкаф

От поднесенной папиросы.

У кота нет ничего заветного

(О жратве не стоит речь вести).

Нет такого лозунга конкретного,

Чтоб на подвиг за него пойти.

Кот нажрется колбасы – и щурится

(Краденой, конечно, колбасы).

Словно у свирепого петлюровца,

Жесткие топорщатся усы.

Словно у матерого бандеровца,

Алчность дремлет в прорезях зрачков.

Даже сытый, он к столу примерится,

Вскочит, хапнет, да и был таков.

Из-за кошки может он поцапаться

С другом романтической поры.

Чем он лучше, например, гестаповца,

Только без ремня и кобуры?

Кошка-мама может хоть повеситься –

Кот ее растлил – и наутек.

Он ведь бессердечнее эсэсовца,

Только без мундира и сапог?

Он потомство настрогал несчетное

И его уже не узнает –

Крайне бездуховное животное,

Кратко называемое “кот”.

Но пусть кот никак не перебесится,

Сгоряча его ты не брани:

Люди тоже сплошь одни эсэсовцы

И в гестапо трудятся они.

Кот живет, пока не окочурится,

По законам общества людей,

Ну а люди сплошь одни петлюровцы

И рабы бандеровских идей.

Суть кота вполне определяется

Тем, как создан человечий мир.

Люди же Петлюре поклоняются

И Степан Бандера – их кумир.

Если всё ж тебе на нервы действует

Кот своею гнусностью мужской,

То тебе охотно посодействуют

Мужики в скорняжной мастерской.

Ты с котом играючи управишься,

“Кис-кис-кис” – и оглушил пинком,

А затем у скорняков появишься

С пыльным шевелящимся мешком.

Выполнят заказ – и ты отчисли им

Гонорар, что прочим не чета,

И слоняйся с видом независимым

В пышной шапке из того кота.