Пономарь часто прогоняет дурочку камнями:

– Вон отсюда, чертова дура! Показывай свои сиськи дьяволу и оставь порядочных людей в покое!

Дурочка прячет груди и хохочет. Потом уходит вниз по дороге, завернувшись в дыхание дождя, все смеясь и оглядываясь каждые три шага.

Катуха Баинте – простодушная дура, не проклятая идиотка, живет на что придется, по инерции, с голоду умереть нелегко; иногда кашляет и харкает кровью, но обычно поправляется, когда наступает Иванов день и тучи понемногу уходят с неба. Катухе Баинте, наверно, лет двадцать или двадцать два, и больше всего она любит купаться нагишом в мельничном пруду Лусио Моуро.

Поп из церкви Сан-Мигель де Бусиньос дон Мерехильдо шествует по жизни, облаченный в тучу мошкары, по крайней мере тысяча мошек всегда вокруг него, ясно, что мясо у него сладкое и очень питательное. Однажды в Оренсе он фотографировался, и пришлось держать его в потемках не меньше получаса, чтобы мошки успокоились и заснули.

– А почему не использовали мухобойки?

– Не знаю, наверно, не подобает.

Поп из церкви Сан-Мигель де Бусиньос дон Мерехильдо живет со старой служанкой, которая пропахла нафталином и почти каждый день напивается кофейным ликером.

– Долорес.

– Слушаю, дон Мерехильдо.

– Этот хлеб черствый, ешь его сама.

– Да, сеньор.

У Долорес много лет назад вскочил на руке фурункул, возможно, злокачественная опухоль, и врач, боясь осложнений, послал ее в больницу, чтобы отрезали руку, и, конечно, ее отрезали.

– И с одной рукой можно хорошо управиться, люди, сами знаете, работать не привыкли.

Поп из церкви Сан-Мигель де Бусиньос огромен как бык, а задом трубит что твой лев. Он говорит:

– Долорес, мы такие, как нам Бог повелел быть, и незачем всякая фальшь, сюсюканье и ужимки, это больше идет актерам и нюням.

– Да, сеньор, им это больше идет.

Поп из Сан-Мигель де Бусиньос любит поесть и поспать основательно.

Поп из церкви Сан-Мигель де Бусиньос любит и другое, но об этом незачем болтать. Плоть слаба, и кто без греха, пусть первый бросит камень.

– Что у нас в стране есть, так это болтуны, которые не знают стыда.

– Да, сеньор, и богохульствуют, и делают глупости, и лжесвидетельствуют.

Говорят, у дона Мерехильдо, попа из Сан-Мигель де Бусиньос, пятнадцать незаконных сыновей.

– А кто виноват, если бабы не дают ему проходу? Самки идут, как собачонки, за попом из Сан-Мигель де Бусиньос; перечисляют друг другу его достоинства и не дают ему покоя ни на солнце, ни в тени.

– Извините, дон Мерехильдо, зачем вы их терпите?

– А почему не терпеть их? Бедняжки, они хотят только утешения.

Верхний этаж дома Поликарпо из Баганейры, дрессировщика зверей, обрушился, когда умер его отец и все общество собралось наверху. Боже, как мы уцелели! Никто не погиб, но много было разбитых костей и голов, и немало душ ушло в пятки. Известно, что не выдержали балки, так как пол раскололся надвое, и все оказались в конюшне на соломе. Покойника пришлось укладывать заново.

– На улице его нельзя оставить, вымокнет. Не видишь, уже намок? Прислони его к стене.

В суматохе у Поликарпо сбежали три ученые куницы, которые слушались, как дети, и плясали под барабан.

– Это были зверьки первый сорт, – сокрушался он, – таких никогда уже не встречу.

Отец Поликарпо умер в 90 лет, выпив лишнего, старик любил вино, и не так уж оно ему вредило, если продержался столько, теперешняя молодежь пожиже, а прежде, когда работали по-настоящему, мужчины пили, курили, но могли схватиться с кабаном и ножом раскроить его сверху донизу.

Отец Поликарпо промотал состояние, чтобы жить по вкусу. Отца Поликарпо звали в жизни дон Бениньо Портомориско Турбискедо, он родился в состоятельной семье, другое дело, что потом остался без гроша. У дона Бениньо было полно причуд, везде он видел измену. Дон Бениньо всегда считал женщину самой развратной и неверной из всех самок, не исключая змей. Дон Бениньо женился на Доротее Экспосито из Баганейры, красивой и томной, довольно загадочной воспитаннице его матери, у них выжил только один сын, последний, Поликарпо, остальные одиннадцать погибли – выкидыши и недоноски.

– Кто мне велел брать в жены подкидыша? – сетовал дон Бениньо. – Такое случилось со мной из-за доверчивости и глупости. Эта баба такая же шлюха, как ее мать, о которой никто никогда не узнает. Есть вещи, о которых лучше не знать, чтобы не огорчаться.

Дон Бениньо был ревнивее японца, и без всяких оснований – ни разу его подозрения не подтвердились; бедняжка Доротея, с самого рождения Поликарпо дон Бениньо запер ее в комнате и держал на хлебе и воде двенадцать лет, пока ей не стало невтерпеж и она не покончила с собой, перерезав вены стеклом! Какой ужас! Как это возможно! За Доротеей смотрел бывший семинарист, рябой заика Луисиньо Босело (Паррульо[20]); дон Бениньо, взяв его на службу и объяснив обязанности, оскопил, чтоб не было дурных намерений и предательства. Парень сперва немного разозлился, но потом, увидя, что дела уже не исправить, подумал, что не так уж это плохо, и примирился.

– Оно того стоит, – говорил он, – нет возможностей, нет и риска, кроме того, в этом доме кормят горячим.

Сеферино Фурело, поп из Санта-Мария де Карбальеда, один из братьев Гамусо, по первым и третьим вторникам месяца посещал Бенисью, проводил ночь и уходил до рассвета, чтоб соблюсти приличия, никому не следует интересоваться жизнью ближнего, тем более священника; священник тоже мужчина и ничего дурного, если мужчине нужна женщина. Бенисья в постели – огонь, любит повоевать.

– Ай, дон Сеферино, как вы мне нравитесь! Ну же, ну же, у меня уже подходит! Ай, ай!

Бенисья почтительна, никогда не говорит дону Сеферино «ты».

– Подвиньтесь, я вас обмою. Вы много знаете, дон Сеферино. И с каждым днем все моложе!

– Нет, доченька…

Дон Сеферино, когда получает десятину и примиссии – ладно, теперь нет десятин и примиссии, – когда приход дает ему что-нибудь: пару цыплят, яйца, чорисо, сумку яблок, а если был хороший улов, то и рыбу, всегда приносит часть Бенисье.

– Всем нам нужно есть, Господь Бог карает за скупость, это и вправду дурной смертный грех. Кроме того, все, что в Испании, – для испанцев.

Бенисья благодарна от души.

– Хотите, я вытащу грудь из корсажа?

– Нет, потом.

Одноногий Мончо Прегисас, соратник Ласаро Кодесаля, предательски убитого мавром, всегда говорил с большим апломбом:

– Раньше в семьях было больше почтения, внимания и чистоты. Моя кузина Георгина, которую вы хорошо знаете, убила своего первого мужа настойкой цветка сан-диего или настойкой хагуарсо и держит под каблуком второго, очищая ему каждую субботу желудок оливильями – осторожней, это совсем не то, что оливки. Дайте мне деревяшку, пожалуйста, она в углу, хочу набрать немного табаку. Спасибо. Моя кузина Адела, сестра Георгины, всю жизнь жевала семена дикой руты, их здесь не бывает, я привез много лет назад пакет, и теперь она выращивает ее в горшках, лист омбу похож на пустой мешок или на пустую мошонку, в нем много таинственного. Мать этих сестер, ну, моя тетя Микаэла, сестра моей матери, каждый вечер баловалась со мной в углу кладовой, пока дедушка рассказывал о катастрофе в Кавите. Раньше в семьях было больше дружбы и заботливости.

Льет немилосердно или, пожалуй, с излишним милосердием, льет над миром, где остался стертый край горы – по эту сторону; что происходит дальше, не знаю, и это не важно. Льет над землей, которая звенит, как растущая плоть или растущий цветок, и по воздуху летит страждущая душа, прося чье-нибудь сердце приютить ее. Ты ложишься с женщиной, и, когда родится сын или, пожалуй, дочь, что, еще не достигнув пятнадцати, убежит с каким-нибудь бродягой из Леона, дождь все так же будет лить над горой. Две собаки окончили любиться под дождем и теперь ждут, одна глядя на запад, другая – на восток, пока кровь у них успокоится.