Молчание прервано дядей Эвелио, Хабарином:

– Говори, Камило.

Дон Камило, не произнося ни слова, с очень серьезным лицом тоже опускает глаза. От решения, хотя и ожидаемого, каждого пробрала дрожь.

– Кому велишь?

Дон Камило, так же молча, смотрит на Таниса Гамусо (Перельо), и тот поднимается и крестится.

– Да помогут мне Всевышний, апостол Сантьяго и наш родич святой Фернандес. Аминь. Когда услышите взрыв ракеты, дело будет сделано.

Сборище постепенно расходится, соблюдая порядок, три Марвиса из Бринидело уезжают тут же, путь далек; дон Валтасар и дон Эдуардо отправляются ночевать в Лалин, к своему дальнему родичу, священнику Фрейхидо, уезжают на автомобиле, ночь очень темная, тем лучше, меньше шансов, что полиция спросит пропуск; дон Камило уходит с дядей Эвелио Хабарином, артиллерист Камило ночует в доме Раймундо, что из Касандульфов, трое приезжих Гамусо проводят ночь со своим братом Танисом; все идет как надо, никто не говорит лишнего, в доме сеньориты Рамоны останется лишь Мончо Прегисас, у которого не хватает ноги, и Маркос Альбите, у которого не хватает обеих, ночь слишком глухая, чтобы безногим ходить по горам; Катуха Баинте спит, свернувшись, на крыльце, и над домом сеньориты Рамоны водворяется глубокий и безмолвный покой. Дон Камило, прежде чем уйти, велел передать попу Сеферино Гамусо, рыболову Фурело (святой Петр тоже ловил рыбу):

– Пусть отслужит мессу за упокой души того, кого я знаю. И пусть не спрашивает о том, о чем сам должен догадаться, пусть молчит как труп.

– Да, дон Камило.

Над домом сеньориты Рамоны опускается туман, стирая все произнесенные слова, еще плавающие в воздухе, одно за другим, память не сопротивляется туману, так лучше.

– Завтра поговорим?

– Нет, послезавтра, мне утром нужно в Карбалиньо.

Нельзя обвинять Дурную Козу за то, что спит с кем придется, вы знаете, кому Дурная Коза давала грудь, но не произносите его имени, каждый делает то, что ему остается делать, и никого это не касается, с кем она спит, важно только для нее самой, любая женщина вправе ложиться под кого хочет, если ей нравится. Ладно, допустим, выродков много, но этот – тот самый.

– Думаешь, Дурная Коза решилась бы спариться с кабаном?

– А тебе что до этого?

Льет без остановки со дня святого Рамона Нонато, покровителя игорного дома в Карбалиньо, на дороге в Ривадавию: в день, когда меньше всего ждут, посетителей начнет хватать полиция и сажать в тюрьму.

– Простите, дом на дороге в Ривадавию под покровительством не святого Рамона Нонато, а святого Макария, не надо путать.

– Ладно, все равно, святые разберутся.

Льет по-прежнему, неторопливо, на траву, крыши, стекла, льет, но не холодно, хочу сказать, не очень холодно, умел бы играть на скрипке, играл бы вечерами, умел на гармонике, играл бы и утром и днем, умел бы на аккордеоне, играл бы утром, днем и вечером, Гауденсио играет на аккордеоне лучше всех, раз уж не умею ни на скрипке, ни на гармонике, ни на аккордеоне, ни на чем, мне бы следовало умереть в детстве, чтобы не пришлось так много плакать обо мне, я провожу дни, пакостничая с кем могу, по утрам и вечерам я очень расстроен, иногда не могу пакостничать ни с кем, но все равно, у меня есть две руки для этого, мужчины должны утешаться тем, что дает судьба, все это уже записано до сотворения человека. Дон Самуэль Иглесиас Моуре – хозяин восковой мастерской на улице Падре Фейхо, дон Самуэль и его жена сами словно восковые, люди зовут его Селестиаль,[53] иногда дон Селестиаль идет к Парроче утешиться и послушать аккордеон, но ему не везет с музыкальными пьесами, очень любит мазурку, которую Гауденсио очень редко играет.

– Почему не сыграешь ее время от времени?

– А вам что до этого?

Селестиаль обычно берет Марту Португалку, он любит рассказывать ей небылицы.

– У нее большая грудь, хорошо отдыхаешь и получаешь много удовольствия. Португалки очень внимательны.

– Да, сеньор, все говорят. И очень почтительны.

– Это уж точно.

Дон Сервандо приходит раньше дона Самуэля, дону Сервандо не нужно соблюдать очередь, он депутат провинции, дон Сервандо дарит Марте Португалке фигурную свечу.

– Хочешь, зажжем?

– Нет, лучше сохранить до дня Санто-Кристо де ля Сангре, подожди, я разденусь и помоюсь, есть еще время.

Дон Сервандо всегда норовит пнуть Эутело, он же Сиролас, плюнувшего в лицо Гауденсио, дон Самуэль, наоборот, очень любезен.

Нетрудно увидеть разницу, дон Самуэль – кабальеро, немного потускнел, но кабальеро, и супруга его, донья Дорита, настоящая дама, донья Дорита распределяет одежду для бедных, оба очень хорошие люди, честные, надежные, верные обычаям.

Дон Исаак – брат дона Самуэля, дон Исаак – фабрикант макарон, его изделия марки «Везувий» славятся по всей Галисии, дон Исаак – педераст, таким уродился, это могло случиться со всяким, со мной или с вами, к примеру, но он ведет себя достойно, никогда его не застукали ни с кем, дона Исаака Иглесиаса Моуре называют Фильтире, дон Исаак играет на фисгармонии в церкви Санта-Мария ля Мадре и в других местах, если его зовут на свадьбу, у себя дома дон Исаак играет на лире, извлекает из нее красивые и мелодичные арпеджио, в доме дона Исаака Фильтире главенствует бюст папы Пия X из гипса разных цветов – красного, золотого, синего, телесного и т. д., папа находится на столике в углу под испанским флагом.

– Мой брат – настоящий артист, артист с головы до ног, очень одаренный музыкант, по-моему, он стал педерастом от избытка чувств.

– Возможно, не скажу – нет, бывает иногда.

Вернее всего мельника Лусио Моуро убил тот же, кто и тех двоих.

– Кто?

– Молчи, хрен! Не знаешь, что ли?

– Извините, забыл.

Лусио Моуро получил пулю в спину и другую в голову, на шапке у него был цветок, когда выстрелили; цветок, который зовется ботон де оро, лютик.

– Помнишь, Катуха, какой он был хороший?

– Мне ли не помнить?

Розиклер было десять лет, может, еще не исполнилось, когда начала шалить с обезьянкой Иеремией.

– Ну и что?

– Не знаю, но следует все знать.

– Да, это тоже верно.

– И кроме того, мысли невольно приходят в голову. Розиклер, открыв, что у обезьян такая же, как и у мужчин, пипка, только маленькая, была очень довольна.

– Я сказала об этом Монче, она наверняка уже знала. Однажды, когда восковик Селестиаль, или дон Самуэль Иглесиас Моуре, отправился в деревню по делам, его накрыли на чердаке дома Маркоса Альбите с дурочкой из Мартиньи.

– Как ты допустила, Катуха, бессовестная?

– Я пришла помыть сеньору Маркосу балки, и дон Самуэль дал мне песету и расстегнул штаны.

– Вот так вот, ни больше ни меньше?

– Да, сеньор, ни больше ни меньше. Я ему сказала, давай, давай, проклятье снято, святой Иуда Тадео, апостол преславный, ты в Вавилонии самый главный, сделай, чтоб все мои печали от этой молитвы радостью стали, и тогда он опрокинул меня на солому.

Танис Перельо сказал Раймундо, что из Касандульфов:

– Приказ дона Камило будет выполнен, как Бог свят! Я уже все обдумал, теперь нужно прочувствовать, глубоко прочувствовать, чтоб начало саднить душу, тогда все пойдет как по маслу, легко, потому что не будет сомнений; помогает также думать, что все уже кончено, раз и навсегда, пожалуй, лучше всего так думать и идти спокойно.

Танис Перельо точит о камень свои ножи горца, у одного рукоятка коричневая, у другого – перуанского серебра, на обеих его инициалы, ножам Таниса Перельо уже несколько лет, но они в порядке, первоклассные ножи, всегда сухие и ухоженные.

– Правда, мало крови видят, я редко ими пользуюсь, если нож не знает крови, под конец размякает.

Поликарпо из Баганейры, дрессировщик зверей, теряет интерес к автобусу из Сантьяго, подпрыгивающему на дороге и кашляющему, как португалец-астматик, Поликарпо из Баганейры очень хорошо свертывает папиросы, хотя на руке не хватает трех пальцев, теперь в табаке полно палок, следует разложить его на газете и вытащить палочки, сожжешь их в пепельнице – приятный запах, насыщает воздух своим ароматом, в автобусе из Сантьяго всегда двое-трое попов, едят сушеные финики и дыни, попам пристало сладкое, актеры тоже сладкоежки, Поликарпо из Баганейры говорит, что может выучить лягушку, но я сомневаюсь, лягушек очень трудно выучить, они глупые и ленивые, что хуже всего; женщины могут выучить их, напоив уксусом, трудность в том, что теперь они нахальны и строптивы, Поликарпо из Баганейры втихомолку посмеивается над своими бедами, ему очень нравится Сладкая Чонина, супруга кондитера Мендеса, но она и не смотрит на него, Антон Гунтимиль, муж Фины Рамонде, умер, распластанный товарняком на вокзале Оренсе, ну, не распластанный, а разрезанный пополам, Антон Гунтимиль был заика и почти дурак, так всегда говорила жена.