Цель была близка, он чувствовал это.

Но идти не хватало сил.

Солнце ушло на вторую половину дня, если он решит сегодня вернуться домой, то ему это не удастся.

Ему просто не пройти обратно той же дорогой, он свалится от усталости, придется ночевать где-то здесь, в лесу, может, что и возле пещеры.

Если он ее найдет.

Хныщ вспомнил того себя и засмеялся.

Сейчас для него пройти двадцать километров - раз плюнуть. Да и тридцать тоже.

И ночевать в лесу без костра - милое дело.

Нарежешь лапника, бросишь на землю и спишь.

Но тогда было страшно, даже когда он нашел нужное место и увидел уже знакомый черный лаз.

Было тихо, река блестела в странном розовом свете.

Птицы примолкли, Хныщ подумал, что он здесь абсолютно чужой.

Тогда он впервые и вспомнил, как мать в детстве говорила ему, что время - это всего лишь коврик перед дверьми, о который ты вытираешь ноги.

Наверное, здесь время было другим.

Оно было тишиной, розоватой водой реки, тягучим воздухом, в котором застревали странные белые облака.

Хныщ зачем-то потрогал серьгу, которую вставил в мочку правого уха как раз за пару месяцев до того дня.

Да, это было двадцать лет назад - ему как раз исполнялось тридцать.

За прошедшие годы золото не потускнело.

Борода стала седой, а вот серьга блестит так же, как и раньше. Волк проснулся и подошел к Хныщу, потерся головой о его руку и сел рядом.

Волк не походил на волка, в нем чувствовалась другая кровь - короткая вьющаяся шерсть, большая лобастая голова. Скорее, что-то от природных волкодавов, хотя Хныщ плохо разбирался в собаках.

Друг, посланный богом - так сказать правильнее всего!

Захотелось музыки, он потянулся к полке с компакт-дисками и начал перебирать их один за другим. Лучше послушать какой-нибудь джаз. Как правило, это музыка без слов, с годами очень трудно вспоминать мелодии со словами, они растворяются и исчезают, лежат в коробочках мертвым грузом.

А тут смотришь на диск, и что-то вспоминается.

Хныщ попробовал напеть, Волк начал поскуливать в такт.

- Это саксофон, - сказал серьезным голосом Хныщ, - а вот сейчас должен вступить контрабас.

Контрабас заиграл «бу-бу», «бу-бу», Волк перешел на фальцет.

- Ты не собака, - уважительно сказал Хныщ, - ты сопрано-саксофон!

Волк залаял.

- Ну вот, - сказал Хныщ, - и доиграли!

Пора было убирать компакт-диск обратно в коробочку и собираться по делам.

Это так до сих пор и называлось: «по делам».

Ставить ловушки, ловить рыбу. Изредка наведываться в город.

И еще много самых разных дел: например, доставлять себе редкое удовольствие и подглядывать за этими сумасшедшими, что живут в холмах неподалеку.

Там есть женщины, старые и молодые.

Там есть дети.

И с ними - эти странные существа, немного смахивающие на кошек.

Но лучше всего смотреть на женщин.

Иногда Хныщ понимал, что больше не может, и тогда ему стоило колоссальных усилий не поддаться этому желанию.

Он доходил до невидимой границы между его холмами и другими. Устраивал себе лежбище, настораживал лук и лежал в укрывище, думая о том, что станут делать те мужчины, если он захватит одну из их женщин.

Хотя чего тут думать - устроят на него охоту и убьют. Их много, а он один, пусть даже у него и есть Волк. Пес посмотрел на него и пошел к выходу из пещеры. Хныщ взял лук, колчан со стрелами и длинный, хорошо заточенный нож.

Чтобы смотреть на женщин, надо подготовиться - нарезать лапника и устроить себе гнездо.

Лежбище, гнездо, укрывище.

Темную дыру, прорезанную во времени, сам он живет в одном времени, эти женщины и мужчины - в другом.

А все они родом из того, где можно было кликнуть мышью и подмигнуть незнакомке, хотя Хныщ уже плохо помнит, как все это было на самом деле.

Волк стоял возле входа в пещеру и к чему-то принюхивался. Что-то принес ветер, и это что-то заставило Волка насторожиться. Кто-то пришел в их холмы, оставалось проверить, друг это или враг.

Хныщ свистнул, Волк сорвался с места и уверенно побежал в сторону мертвого города.

Седобородый мужчина с серьгой в ухе легко зашагал следом.

4.

- Где ты был? - спрашивает Монка.

Видно, что она сердится. Котоголов прыгает ей на плечо и будто шепчет что-то на ухо.

Мне хочется сказать, что я спал. В общем-то, это правда. Еще можно рассказать Монке про сон. Только сны я обязан рассказывать Старшей Матери, а та сейчас в ярости. Ведь я ушел еще утром, а явился заполночь - она даже велела мужчинам собираться на поиски. И дело не в рыбе, которую я не принес. Просто так не бывает, чтобы кто-то ушел и не вернулся к обозначенному часу. Нельзя. Мы живы лишь потому, что соблюдаем правила - собственно, это и есть первое правило, которому нас учат с детства матери света.

Монка гладит котоголова, тот что-то все шепчет и шепчет ей на ухо.

Наверное, рассказывает о том, как его унес поток и как я бежал по берегу, падал, поднимался и снова бежал. А поток нес его безжизненное тельце, и ему было страшно.

Хотя я не думаю, что котоголовам бывает страшно. Или весело. Они ведь не люди, это мы боимся темноты и веселимся на карнавале.

Это тоже входит в правила: бояться темноты и веселиться на карнавале, только этому нас не учат. Другое дело - охранять свет, бочки всегда должны быть полны, в бочках всегда должен быть огонь.

- Тебя накажут! - говорит Монка.

Я покорно киваю головой, стыдно смотреть ей в глаза.

Мне вдруг безумно захотелось рассказать ей о том, как из тающих клочьев тумана вышел мужчина с седой бородой и как собака, которая бежала чуть впереди него, направилась прямо ко мне.

В левом ухе мужчины посверкивала золотая серьга, он смотрел на меня и что-то говорил, а я ничего не слышал: будто клочья еще не до конца растаявшего тумана глотали его слова - он открывал рот, слова влетали в туман и исчезали, пока наконец туман совсем не растаял, и тогда я услышал странную фразу, лишенную начала:

- …а дальше…

- Я заблудился! - невпопад ответил я.

- Ты с тех холмов? - спросил после паузы мужчина. Я кивнул.

Котоголов сидел на пожухлой траве рядом с большим лобастым псом, и оба они зачем-то смотрели в сторону серых теней все еще не растаявшего вслед за туманом города.