Заявление было принято на веру, в основном потому, что в нем упоминалось о «майоре Пэджите», но меня это не убедило. Большой друг моего отца сэр Ральф Пэджит действительно одно время был послом его британского величества в Бразилии, но к тому времени, о котором идет речь, давно уже возвратился в Англию; помню, еще до моего отъезда в Перу отец навестил его в Ситтингборне, что в графстве Кент. Я убежден, что по существу Раттин говорил правду, но не могу согласиться с тем, что встреченный им старик и есть мой отец.
Борода у моего отца должна бы быть мышино-серого цвета, а не желтовато-белая, и, если Раттин увидел у отца длинные волосы, значит, они удивительным образом выросли на голове у человека, который довольно рано облысел. Зачем бы отцу, если это был он, говорить с Раттином по-английски? Ведь тот настолько плохо знал этот язык, что свое заявление в консульстве сделал на немецком языке. Естественнее было бы разговаривать друг с другом по-португальски, на языке, которым, надо полагать, они владели одинаково свободно. Старик якобы сказал, что его сын «опочил», и тут же заплакал. Подобная манера выражаться и проявлять свои чувства совершенно не характерна для моего отца.
Маловероятно, чтобы он когда-нибудь носил медальон, подобный описанному Раттином, и уж во всяком случае он никогда не носил такого набора колец. Рост, приводимый Раттином, слишком мал для моего отца: он был гораздо выше шести футов. Впрочем, Раттин дает лишь приблизительную величину. Глаза у отца были не голубые, а серо-стальные, по временам почти зеленые. Ресницы не каштановые, а мышиного цвета. Когда он уезжал из Англии, никаких шрамов над глазами у него не было. И, наконец, почему старик не назвал своего имени? Пограничные с цивилизованными областями районы, где живут «вырождающиеся племена», как их называл отец, часто посещаются белыми — это старатели, охотники, беглые преступники, естествоиспытатели и т. д. Ведь и сам Раттин бродил по этим местам! Вполне возможно, что какой-нибудь белый действительно жил в плену у какого-нибудь индейского племени, но есть все основания сомневаться в том, что это был мой отец. Раттин не выставил никаких денежных требований и не искал гласности. Он не поддержал попыток снарядить спасательную экспедицию за общественный счет и отправился за стариком один.
— Английский полковник потом сам отблагодарит меня, — сказал он.
Больше о Раттине ничего не было слышно; известно лишь, что он прошел через ранчо сеньора Эрменежилду Гальвана, друга отца. 8 июля 1932 года сеньор Гальван писал матери о тех «громоздких» экспедициях, о которых я уже говорил:
«Эти экспедиции считаются научными, но состоят из одних авантюристов, которые, хотя и утверждают, что ведут розыски вашего супруга, на самом деле видят в них нечто вроде увеселительной прогулки и не принимают их всерьез. Таков же и швейцарский траппер Раттин, который недавно побывал в Куябе. Ему показали, в каком направлении двигался полковник Фосетт, а он пошел в совершенно другом, по пути на Росарио и далее к Диамантину; от Диамантину, расположенного на Мату-Гросу, он прошел к реке Арияус и поплыл по ней на лодке вместе с двумя своими компаньонами. Аринус — приток Журуэны, являющейся основным притоком большой реки Тапажос, которая в свою очередь вливается в Амазонку. Эта розыскная группа ни в коей мере не сможет дать правдивые сведения о вашем муже…
Полковник Фосетт… намереваясь предпринять свою последнюю экспедицию… сообщил мне маршрут, по которому он хочет пройти, и, поскольку я заметил, что все, кто приходят сюда с целью найти вашего мужа, не идут по этому маршруту, а если и идут, то вовсе не стремятся установить истину и не пытаются ничего узнать у индейцев, населяющих эти районы, я решил предоставить себя в ваше распоряжение, взять на себя заботу об организации экспедиции для установления местопребывания отряда вашего мужа».
В июне 1933 года секретарь Королевского географического общества вручил моей матери сверток, содержавший буссоль от теодолита, опознанную фирмой-изготовителем как часть инструмента, который был поставлен отцу в Девоншире 13 февраля 1913 года. Буссоль находилась в очень хорошо сделанном ящике какого-то южноамериканского дерева, внутри под крышкой была записка следующего содержания:
«Буссоль от теодолита. Найдена около стоянки индейцев бакаири в Мату-Гросу полковником Анисето Ботельо, бывшим депутатом этого штата, и отдана им инспектору по делам индейцев доктору Антонио Эстигаррибиа, который 14 апреля 1933 года подарил ее Фредерику Глассу (миссионеру). Ящик сделан доктором Эстигаррибиа».
Гласе переслал буссоль А. Стюарту Макнейрну, члену евангелического союза Южной Америки, живущему в Лондоне, через Макнейрна она попала в руки секретаря Королевского географического общества.
Эта находка знаменательна тем, что, насколько известно, отец не входил в контакт с индейцами племени бакаири до его последнего путешествия, когда, как вы помните, он разговаривал с индейцем бакаири Роберто о водопаде и надписях. Роберто сказал, что его племя живет «очень далеко на севере», возможно, как раз на пути, которым хотел пройти отец.
Буссоль была в прекрасном состоянии и явно не подвергалась сколько-нибудь длительному действию непогоды. Судя по некоторым признакам, она была во владении человека, умевшего обращаться с такими инструментами. Моя мать держалась того мнения, что отец намеренно оставил буссоль на пути полковника Ботельо, зная, что тот находится где-то поблизости, с тем, чтобы она была найдена и опознана. Согласно уговору между отцом и матерью, это должно было означать, что работа выполнена, и отец готов вернуться с доказательствами — быть может, с каменной плитой, на которой имеются надписи, но ему необходима небольшая команда для доставки груза. Такой вариант отец обсуждал с матерью в 1924 году.
Я лично убежден, что отец оставил буссоль в этом районе еще в 1920 году, когда возвращался из очередной экспедиции и, по мере того как у него погибали: вьючные животные, выбрасывал все вещи, за исключением самых необходимых. Он мог оставить ее и в виде дара на одном из постов, где ему и Фелипе было оказано гостеприимство. Возможно также, что буссоль нашли индейцы при осмотре недавно покинутого лагеря.
В июле 1933 года появился отчет экспедиции о реке Кулуэни, предпринятой Вирджинио Пессионе. Он был послан председателю Королевского географического общества монсеньором Кутюроном, апостолическим главой Салесской миссии в Мату-Гросу.
«… Мы прибыли в поместье Ранчария, расположенное на левом берегу реки Сан-Мануэл, притоке Паранатинги, где и остановились на ночь. Нам стало известно о том, что вот уже около года здесь живет некая индианка из племени нафакуа индейцев куйкуру вместе со своим сыном и другим индейцем племени калапало.
Хозяева дома сообщили нам, что эта индейская женщина, выучив несколько слов по-португальски, изъявила желание рассказать о том, что в течение нескольких лет среди индейцев племени арувуду, которые находятся в дружественных отношениях с ее племенем, живут белые люди. На следующее утро мы могли сами услышать рассказ этой женщины. Она объяснялась с нами жестами, а также с помощью индейца бакаири, работавшего в поместье и говорившего по-португальски.
Еще до того как ее сын был отнят от груди, сказала она, сверху по Кулуэни спустились на лодке к деревне ее племени трое белых людей. Один из них был старый, высокий с голубыми глазами, бородатый и лысый; другой — юноша, бывший, насколько она сумела нам объяснить, сыном первого; третий был белый человек постарше юноши. Сыну этой женщины, который, по ее словам, еще сосал грудь в то время, когда в деревне появились эти люди, на наш взгляд, было лет девять-десять. Трогая наши руки, жестикулируя и коверкая слова, она дала понять, что старший из белых носил на правой руке большое кольцо — очень большое — и другое, тоненькое, на указательном пальце. Тот, кого она называла его сыном, носил на голове колониальный шлем, похожий на те, какие были надеты на нас; старше — отец караиба, как она его называла, — носил такую же фетровую шляпу, какая была у сеньора Бесерра (хозяина дома). Она сказала, что видела белых всякий раз, как приходила к арувуду, и что еще год назад они были живы и здоровы.