Ящер дымил.
— Мы понимаем, что ваши технологии — экспериментальные. Но они работают и дают превосходный результат. Если хотите, вам пришлют официальную просьбу… самого высокого уровня. Я, откровенно говоря, не знаю, что можно предложить вам за помощь.
— Ничего, — не без удовольствия ответил Лаунхоффер. — Нет такого.
Даниль напрочь забыл о моделях и, навострив уши, притих за аркой, отгораживавшей демонстрационный котёл. Он испытывал жгучее любопытство: Ящер безусловно издевался, но Ящер был в хорошем настроении, поможет он нервному жрецу или нет, и чем поможет, и в чём? Чем дальше, тем интереснее. Сергиевскому уже хотелось знать историю в деталях.
Аннаэр подняла глаза от модели — и опустила. Она лишь ждала, чтобы Эрик Юрьевич поскорее закончил с нежеланным гостем и вернулся к проектам.
За её спиной зашевелилась темнота.
Эрдманн не обернулась, но Сергиевский с интересом уставился в широкую затенённую щель между двумя шкафами: там из тонкого мира проявлялся по какой-то надобности ещё один неописуемый экспонат. «Два!» — обрадовался Даниль, разглядев его: адский зверинец мало-помалу собирался.
Это была собака. Могучий кобель в шипастом ошейнике, похожий на нечистокровного добермана — слишком тяжёлый и крупный, без положенных породе рыжих пятен. Цокая по полу когтями, громадный чёрный пёс прошёл мимо аспирантов и направился к хозяину.
— Мьяу! — сказала Варька со стола.
Пёс молча воззрился на неё и два раза скупо двинул хвостом. Потом подобрался ближе к хозяину и аккуратно лёг напротив кресел в позе сфинкса.
— Это… — несмело начал жрец, убирая ноги подальше от собаки: вид у добермана был неласковый.
— Чего пришёл? — спросил пса Ящер. — Тебя не звали.
Пёс спрятал морду в лапах и заскулил. У него, в отличие от Варьки, не слишком хорошо получалось изображать домашнего любимца, и даже неискушённый гость заподозрил неладное.
— Эрик Юрьевич? — настороженно напомнил он.
Ящер достал вторую сигарету, но не закурил, а сломал и бросил в пепельницу.
— Охотника я вам не дам, — сообщил он. — Вы с ним не справитесь.
«Доберман — служебная порода», — подумал Даниль; впрочем, Ящера вряд ли волновали такие мелочи, он не любил собак.
— Но поисковая система работала автономно, — просительно сказал жрец. — Ею можно было управлять с помощью обычного диалога, как вы и сказали…
— Ищейка — мирная тварь. По большей части. А Охотник сделан по матрице Великого Пса… да, того самого, — издевательски добавил Лаунхоффер, заметив, как побледнел и напрягся жрец. — Я не рискну вручать его кому-либо в качестве рабочего инструмента.
— В-вероятно, — покладисто закивал гость, сражённый упоминанием жутчайшего из стихийных богов. — Но всё же…
С лица Даниля исчезла улыбка; только что ему было весело, и вдруг перестало. Сергиевский задался вопросом, зачем жрецам понадобился Охотник.
Зачем им Ищейка — это тоже вопрос. Живого человека ищут милицией, если реинкарнировался — идут к кармахирургам; розыск душ, сменивших тела, формально запрещён, но не строже, чем курение травки, если очень хочется, всегда можно устроить… Ищейка — система экспериментальная, функций у неё много, поиск, строго говоря — только побочная; её и Ищейкой-то зовут только для удобства… Ради чего идти на поклон к Ящеру?
Любопытно, не более.
Но Охотник — это серьёзно.
Во-первых, Даниль не представлял себе цели, для достижения которой нужно использовать мощную боевую систему, предназначенную для действий в тонком мире. Такой цели просто не существовало. Лаунхоффер — человек своеобразный, с него станется создать чудовище вообще без всякой цели, из чистой любви к искусству и экспериментаторского ража. «Сделай оружие, а уж применение ему найдут», — умозаключил Даниль и поёжился. Как-то неуютно становилось, и в особенности от того, что шло «во-вторых».
Во-вторых, стоило представить, как кого-то — кого угодно — травит адский зверинец, и тут точно можно было потерять сон и аппетит.
За этими мыслями следовала ещё одна, но её Даниль не успел додумать, потому что застывший в неподвижности под аккомпанемент несмелых жреческих речей Ящер внезапно запрокинул голову и уставился в потолок.
Собеседник невольно последовал его примеру.
Над ними через всю комнату тянулась длинная жердь, а на жерди сидела большая пёстрая птица. Жрец изменился в лице: он готов был руку дать на отсечение, что минуту назад никакого насеста и уж тем более птицы там не было.
…Даниль усмехнулся: «Три».
Всё же больше всего ему хотелось узнать, сколько у Ящера экспонатов.
Птица переступила мощными когтистыми лапами, забила крыльями и снялась с жерди. В тесной комнате летать было неловко, и она почти упала вниз; впилась когтями в подоконник, глянула на хозяина нептичьим сапфировым оком.
— Это…
— Это? Ястреб аэродромный, галок гонять выучен, — флегматично сообщил Лаунхоффер, затягиваясь. Потом он раздавил окурок в пепельнице и резким движением — жрец вздрогнул — вытянул руку в сторону.
Ястреб послушно расправил крылья.
Жрец напряжённо следил за тем, как хищная птица садится на обнажённое запястье хозяина. Никакая дрессура не выучила бы её крепкие, даже на вид острые когти не раздирать тонкую человеческую кожу, смыкаясь на ней. Но рука Ящера, казалось, обладала твёрдостью стали; ястреб устроился на ней точно на насесте, спокойный и недвижный; Лаунхоффер держал птицу как игрушку, как какое-то полое чучело. В чучеле помещались мышцы, кости и разум — искусственный разум под настоящими перьями.
Жрец понял это; его лицо вновь приняло деловое, сдержанно-почтительное выражение. В Охотнике им было отказано, но не отказано в помощи; теперь гость ждал разъяснений.
Лаунхоффер, как водится, обманул ожидания и инструкций не дал. Расстроился по этому поводу не жрец, а Даниль, который успел весь превратиться в любопытство. Жрецу же, так и светившемуся от сознания серьёзной удачи, Ящер сказал, что с данной полифункциональной системой никаких коммуникативных проблем у них не возникнет, и, в сущности, система должна гораздо лучше них понимать, какие следует предпринимать действия. Для неё данная операция будет только предварительным тестированием, о чём уважаемым иерархам лучше всечасно помнить: профессор Лаунхоффер, Эрик Юрьевич, гарантий им не даёт.
Последнее иерарха отнюдь не смутило. Кажется, он готов был полностью довериться даже альфа-версиям программ, вышедших из рук профессора.
Когда жрец, раскланявшись и наблагодарившись, уходил, Даниль посмотрел на часы. Как он и думал, Ящер уложился в тридцать минут ровно.
Аспирантов он терзал до одиннадцати вечера. За окнами уже стояла глубокая тьма, освещение в лаборатории было неяркое, и Даниль засыпал на стуле. Даже шевеление по углам, в которых, несомненно, прятались прочие экспонаты зверинца, уже не привлекало его внимания. Аннаэр сидела тихо, перестав вскидываться в ответ на каждый мимолётный взгляд Эрика Юрьевича, говорила мало и только по делу. Лицо её казалось серым, но не того оттенка, какого бывают лица людей, больных от усталости, а точно изваянное из странной полупрозрачной глины или неблестящего хрусталя.
Отпустив их и назначив время следующей встречи, Ящер выключил в лаборатории верхний свет и остался работать — так, как любил: в полной темноте, нарушаемой только голубоватым свечением его монитора. Котёл он тоже дезактивировал, из чего Сергиевский заключил, что руководитель пишет что-то теоретическое. Не исключено, что Лаунхоффер вовсе не собирался спать и завтра намерен был явиться на лекции прямо отсюда. На его работоспособность одна бессонная ночь никак не влияла, а порой даже влияла положительно — если в ночи Ящеру приходила дельная мысль, или он просто оставался доволен своей работой.
Выйдя в коридор, Даниль старательно, на несколько сторон, потянулся, помотал головой и от сознания наступившей, наконец, свободы ощутил себя значительно свежее, чем полчаса назад. Аннаэр положила в сумку мобильник и вздохнула.