– Ворюга, — с презрением прошептал Дау.

– Лев Давидович, — поинтересовалась Таня, — а почему вы думаете, что это вор?

– Потому что этот искусствовед за всю свою жизнь не создал ничего полезного. А деньги народные получает, и, вероятно, немалые.

– Сколько на свете жуликов! — ужасается Таня. — А я думала, одни карманники — воры.

– Что вы! Карманники — самые безобидные.

24 июля 1965 года. Телевидение рассказывает о Николае Ивановиче Вавилове, о том, какой это был талант, как его арестовали, как из-за невежественных людей были преданы забвению его труды. Просят телезрителей прислать письма и фотографии Николая Ивановича, если они у кого-нибудь сохранились. Дау слушает с сияющими глазами.

– Замечательная передача, — говорит он.

Однажды, когда Лев Давидович сидел в саду, скрипнула калитка и на дорожке показалась тоненькая фигурка. Дау встрепенулся.

– Коруша, — сказал он жене, — к нам идёт какая-то девушка. Кажется, очень хорошенькая.

Девушка поздоровалась, назвала себя.

– Я студентка факультета журналистики, — сказала она. — Разрешите задать вам несколько вопросов.

– Пожалуйста.

Она заглянула в свой вопросник:

– Здесь о стандарте мышления…

– О чём?

– Ну, что плохо, когда все мыслят одинаково…

– Почему? Если люди мыслят одинаково, но здраво, это неплохо. А если по-разному, но глупо, ничего хорошего в этом нет. Кроме того, надо говорить «мышле?ние», от слова «мысль». Если вы говорите «мы?шление», то это от слова «мышь».

Девушка покраснела, но продолжала:

– Как вы относитесь к мыслящим машинам?

– Наличие мыслящих машин объясняется тем, что имеются люди, которые плохо мыслят. Совершенно очевидно: чего не могут машины, так это мыслить.

– Но вы знаете, сейчас многие занимаются проблемой думающих машин.

– Мало ли глупостей делается на свете. Это очередная глупость.

– Последние опыты по телепатии… — начала было корреспондентка.

– Телепатия — тоже глупость, — перебил её академик.

– Но ведь есть истины, к которым надо привыкнуть, настолько странными кажутся они вначале.

– Верно.

– Как же это объяснить?

– Видите ли, природа часто представляется нам парадоксальной потому, что в XX веке наука стала глубже. Возникли теории, опровергающие привычные понятия.

– Значит, можно сказать, что XX век — век парадоксов?

– Да, — ответил учёный.

– А вы бы могли привести пример такого парадокса?

– Частицы, которые не находятся ни в каком месте пространства.

– Ни в каком?

– Ни в каком.

– Странно…

– Вот именно. Но это факт. Он доказуем. Для вас это странно, вы представляли это иначе. Но привыкать к новым истинам обязательно.

– А если кто не хочет?

– Тот дурак, — невозмутимо ответил он. — В науке истина всегда пробивает себе путь.

– Истина — да, — девушка вздохнула. — А вот очень талантливые люди иногда не могут пробиться…

– Нет, если человек талантлив, он пробивается.

– А если ему не хватает, ну, смелости?

– Талант включает смелость. Конечно, делать вид, что ты талантлив, совершенно недостаточно.

– А что такое талант?

– Способность создавать новое в науке.

– Лев Давидович, но всё-таки, по каким признакам вы определяете талантливого человека?

– Не по болтовне, а по работам.

– Оригинальность входит в понятие таланта?

– Новизна входит.

– Спасибо, Лев Давидович, я больше не могу вас задерживать…

– Но я, знаете ли, никуда не тороплюсь…

– Я отняла у вас слишком много времени. Вы разрешите мне приехать завтра?

– Буду очень рад, — галантно отвечает Дау.

На другой день она явилась с немыслимым начёсом, изменившим милое, по-детски наивное личико.

– Первое, к чему стремится девушка — обезобразить себя прической, — высказался Дау.

Однако корреспондентка не поддержала ненаучного разговора. Она достала из желтой папки новый вопросник.

– Лев Давидович, любите ли вы искусство?

– Люблю. Поэзию, живопись, кино, театр.

– Кто ваш любимый поэт?

– Лермонтов.

– Это в русской поэзии?

– Нет, в мировой, Лермонтов величайший гений всех времён. О его смерти нельзя думать без боли…

– Ваш современный любимый поэт?

– Очень люблю Симонова. Я старый симонист.

– А как вы относитесь к басням?

– Люблю.

– Крылова?

– Да.

– А Панову любите?

– Великолепно пишет.

– А ещё каких писателей?

– Всех трудно перечислить.

– Почему, на ваш взгляд, необходимо искусство?

– Потому что интересно, потому что изображены люди, жизнь.

– А если жизнь изображена неверно?

– Фальшивые картины и книги никому не нужны.

– Лев Давидович, вы любите музыку?

– Нет. Мне слон на ухо наступил. И потом, в детстве меня насильно учили играть на пианино.

– Так вначале всех учат насильно.

– Это неверно. Ничего хорошего такие методы не дают.

– А оперу вы любите?

– Не-ет. Орут ужасно!

– Ну, а балет?

– Терпеть не могу. Но это, разумеется, моё личное мнение. Я знаю многих людей, которые без ума от балета. Дело вкуса.

– А драму любите?

– Да.

– А кино?

– Очень. Пожалуй, лучшая из всех когда-либо виденных мной картин — «Баллада о солдате».

– Она ведь такая простая…

– Это и ценно. Нет ничего хуже «режиссёрских находок».

– Лев Давидович, как вы относитесь к современной живописи?

– Я не люблю умничанья, и картины, где умничают, — ужас. В искусстве важно: нравится людям или нет. Самое главное в искусстве — правда. Природа здорово устроена! Но только трудно дойти до истины, да ещё надо с трудом отказываться от неверных, но, казалось бы, менее парадоксальных положений.

– А в науке есть шаблоны?

– Нет. Если новая работа — она оригинальна, если повторение — она никому не нужна.

Появляются врачи.

– Насколько я понимаю, — говорит врач, — вы тут ведёте научные беседы?

– Околонаучные, — уточняет Дау, — о науке мне сейчас ещё рано говорить, надо сначала посмотреть последние журналы…

– Лев Давидович не верит в телепатию, — заявляет студенточка.

– Как? — ужасается доктор. — В этом много скрытого смысла.

– Вот именно. Скрытый смысл можно усмотреть в любой глупости. Телепатия — обман трудящихся в чистейшем виде…

– Однако и за рубежом…

– За рубежом? — перебивает Дау. — Но буржуазии нужен обман. А вот нам он ни к чему.

– Но, согласитесь, в науке ведь есть необъяснимые явления.

– Нет! Любое явление науки можно объяснить. А жульничество — нельзя. В этом и состоит разница между ними.

После врачебного осмотра Дау спросил, когда прекратится боль в ноге.

– Терпение, Лев Давидович, терпение, — ответил врач. — Лучший лекарь — время. Знаете, если бы я был на вашем месте, я бы мог не думать, что у меня болит нога. Попробуйте! — Он сделал паузу. — Получается?

– Да!.. Я действительно могу не думать, что у вас болит нога!

– 1:0 в вашу пользу, — сдаётся врач, прощаясь с академиком.

14 марта 1966 года к Ландау приехал известный невропатолог и психиатр, лечащий гипнозом. Дау приветливо поздоровался с врачом. Но по настороженному взгляду врач заметил, что пациент ему не верит. Врач привёз с собой двух молодых людей. Гипнотический сеанс начался.

– Спать! Спать! Спать! — повторял врач.

Молодые люди моментально уснули. Дау вытянул шею и удивлённо взглянул на спящих. Врач пристально смотрел в зрачки больного, сосредоточив во взгляде всю свою волю:

– Спать! Спать!

Больной смотрел на него насмешливо и недовольно. По лбу и по щекам врача струился пот. Всё напрасно. Дау хмурился и нетерпеливо поглядывал на часы.

– Ну как? — спросила Кора после ухода врача.

– Балаган, — усмехнулся Дау и махнул рукой. — Он ещё двух гусей привёл, которые тут спали.

Маленький кабинет академика с окном, выходящим на Ленинский проспект, полон народу.

– Здравствуйте, коллеги, — академик обеими руками пожимает тянущиеся к нему со всех сторон руки.