Когда сообщение об убийстве Кеннеди прорвалось в эфир, Миллер стал лихорадочно соображать, какую такую нить к этому событию можно протянуть из ФРГ, как показать его под новым углом зрения. О реакции правительства напишут боннские корреспонденты, они же вспомнят и о визите Кеннеди в Западный Берлин в июле прошлого года. Вряд ли удастся выискать и какие-нибудь хорошие фотографии, которые заинтересовали бы один из десятков иллюстрированных журналов ФРГ – именно там охотнее всего печатали статьи Миллера.

Прильнувший к окну человек сообразил, что собеседник не обращает на него внимания, и предположил, что тот скорбит об убитом. Он быстро оставил разговоры о мировой войне и тоже принял серьезный вид.

– Да, да, да, – пробормотал он, словно все это было ему не в диковинку. – Дикари они, эти американцы. Так и тянет их к злодейству. Нам этого не понять.

– Точно, – поддакнул Миллер, размышляя совершенно о другом.

– Ну, мне пора, – сказал он и выпрямился, сообразив-таки, что с ним просто не хотят разговаривать. – Боже мой! – Он двинулся обратно к машине.

– Да, спокойной ночи, – выкрикнул ему вслед Миллер и, подняв стекло, отгородился от мокрого снега, летевшего с Эльбы.

Диктор объявил, что шлягеров сегодня вечером больше не будет, их заменят выпуски новостей и траурная музыка.

Миллер откинулся на удобную кожаную обивку сиденья своего «ягуара» и закурил «Рот-Гандль» – сигарету без фильтра с черным табаком и противным запахом, дававшую маме еще один повод поворчать о непослушном сыне.

Всегда соблазнительно поразмышлять о том, что было бы и чего не было бы, если бы… В общем, это занятие тщетное: то, что могло бы произойти, – одна из самых глубоких тайн. Однако мы, вероятно, не ошибемся, если скажем, что, не включи Миллер радио в тот вечер, он не остановился бы у дороги на полчаса. Не встретил бы машину «скорой помощи», не узнал бы о Соломоне Таубере и Эдуарде Рошманне, а сорок месяцев спустя государство Израиль перестало бы существовать.

Не выключая радио, он докурил сигарету, опустил окно и выбросил окурок. От прикосновения к кнопке стартера двигатель объемом 3,8 литра под длинным, приземистым капотом «ягуара ХК 150S» взревел, но тут же сбросил обороты до обычного успокаивающего ворчания рассерженного зверя, который пытается вырваться из клетки. Миллер включил все четыре фары, оглянулся и вклинил автомобиль в поток машин на Осдорф-Вей.

Едва он добрался до перекрестка с улицей Штреземанн и остановился у светофора, как позади послышался вой сирены «скорой помощи». Она вынырнула слева, промчалась мимо, вой то затихал, то усиливался. Машина притормозила у перекрестка, повернула направо под носом у Миллера и помчалась по Даймлерштрассе. Миллер положился на интуицию. Он включил скорость, «ягуар» рванулся вслед. Миллер старался удержать его метрах в двадцати от «скорой помощи».

Едва Петер отъехал, как ему захотелось домой. Впрочем, «скорая помощь» всегда означает беду, а из беды можно сделать хорошую заметку, особенно если оказаться на месте происшествия первым, а до приезда штатных журналистов его расчистят. Возможно, случилась крупная авария или пожар – дом в огне, а в нем дети. Да все, что угодно.

Миллер всегда имел при себе маленький фотоаппарат японской фирмы «Ясика» с фотовспышкой: кто знает, что может произойти прямо на твоих глазах.

Он слышал о человеке, который шестого февраля 1958 года ждал в мюнхенском аэропорту своего рейса, как вдруг в нескольких сотнях метров разбился самолет с футбольной командой «Манчестер юнайтед». Человек этот не был даже профессиональным фотографом, но быстро вынул взятую на лыжный праздник камеру и сделал первые снимки пылавшего авиалайнера. Иллюстрированные журналы заплатили за них больше пяти тысяч фунтов.

«Скорая помощь» пробиралась по лабиринту узких, грязных улочек Альтоны, оставила слева альтонский вокзал и направилась к реке. Тот, кто сидел за рулем кургузого «мерседеса» с высокой крышей, знал Гамбург и умел ездить. Не помогала даже большая приземистость и жесткая подвеска «ягуара» – Миллер чувствовал, как задние колеса пробуксовывают на мокрой от дождя мостовой.

Петер заметил промелькнувший мимо склад автозапчастей фирмы «Менк» и через два квартала получил ответ на изначальный вопрос. «Скорая» выехала на бедную, обшарпанную улицу, тускло освещенную, затуманенную мокрым снегом. Ее занимали хлипкие особнячки и обтерханные многоквартирные дома. Фургон остановился у подъезда, где уже стоял полицейский автомобиль. Фонарь на его крыше крутился, посылая пучки жуткого голубого света в горстку зевак.

Дородный сержант в плаще с капюшоном закричал, приказал им расступиться. «Мерседес» скользнул в получившийся прогал. Водитель и санитар выскочили из машины, подбежали к задней дверце и вытащили носилки. После краткого разговора с полицейским они поспешили наверх.

Миллер пристал за углом, метрах в двадцати от дома, осмотрелся и удивленно поднял брови. Ни аварии, ни пожара, ни детей в горящем доме. Наверное, просто сердечный приступ. Петер вылез из «ягуара» и не спеша направился к толпе, которая благодаря усилиям сержанта держалась полукругом поодаль от двери, так что проход от «скорой помощи» до дома был освобожден.

– Можно подняться в дом? – спросил Миллер.

– Нельзя. Вам нечего там делать.

– Я из газеты, – настаивал Миллер, протягивая гамбургскую пресс-карточку.

– А я из полиции, – проворчал в ответ сержант. – И никого не пущу. Ступеньки и так крутые и узкие. Вам с санитарами не разминуться.

Он был здоровяк, этот полицейский, как и большинство сержантов в бедняцких кварталах Гамбурга. Метр девяносто, в капюшоне, растопырив руки, удерживая толпу, стоял непроходимый, как запертые ворота.

– Тогда хоть скажите, что там такое, – попросил Миллер.

– Не имею права. Узнавайте в участке.

По ступенькам спустился мужчина в штатском. Луч света от фонаря на крыше патрульного «фольксвагена» побежал по его лицу, и Миллер узнал своего школьного товарища Карла Брандта. Тот был младшим инспектором полиции Гамбурга, работал в участке «Альтона централь».

– Эй, Карл!

Услышав свое имя, молодой инспектор обернулся и обвел взглядом толпу за сержантом. При новом обороте полицейского фонаря он заметил Миллера и помахал ему. Его лицо осветила улыбка, отчасти довольная, отчасти раздраженная. Он кивнул полицейскому: «Пропустите его, сержант. Он почти безвреден».

Сержант опустил руку. Миллер выбрался из толпы и поздоровался с Карлом Брандтом.

– Как ты здесь оказался? – спросил его инспектор.

– Ехал за «скорой».

– Стервятник чертов. Чем сейчас занимаешься?

– Все тем же. Журналистикой.

– И наверное, неплохо зарабатываешь. Я частенько вижу твое имя в журналах.

– На жизнь хватает. Слышал о Кеннеди?

– Да. Ну и дела! Сегодня вечером Даллас наизнанку вывернут. Хорошо, что он не в моем ведении.

Миллер вопросительно кивнул на тускло освещенный подъезд, где слабенькая голая лампочка бросала желтый свет на обшарпанные обои.

– Самоубийство, – объяснил Брандт, – отравление газом. Соседи почувствовали запах из-под двери и позвонили нам. Слава Богу, никто спичкой не чиркнул – дом-то весь газом пропитался.

– Не кинозвезда, случаем? – спросил Миллер.

– Держи карман шире. Только здесь им и жить. Нет, отравился старик. Выглядит, словно умер сто лет назад. Такое тут встречается на каждом шагу.

– Там, где он теперь, вряд ли хуже, чем здесь.

Инспектор улыбнулся, но тут же посерьезнел, оглянулся, увидел, как двое из «скорой помощи» преодолели последние семь ступеней скрипучей лестницы и вышли с носилками из подъезда. Брандт обернулся и обратился к толпе: «Посторонитесь. Дайте им пройти».

Сержант быстро пришел на помощь, оттеснил зевак. Санитар и водитель подошли к открытым дверям «мерседеса». Брандт последовал за ними, Миллер не отставал. Нет, Петеру не хотелось взглянуть на покойника, он и не собирался этого делать. Он просто шел за Брандтом. У двери фургона шофер поставил свой конец носилок на полозья, санитар собирался толкнуть их внутрь.