Долго ворочались на верхотуре дальневосточники, переговариваясь между собой; сон, их сморивший, был глубок и крепок.

Алексею Горову снилось, будто он летит над тайгой, вдруг нить маршрута теряется, он не понимает, где он, ждет таежного кряжа, но ответ капитану дают не горы, а летчики-фронтовики. Они приходят ему на помощь, великодушные и знающие. «Откуда «ЯКи»?» — удивляются фронтовики, собравшись на бесснежном ростовском аэродроме. «С Дальнего Востока...» — «Смотри-ка... И кто же их в такую непогодь привел?» — «Капитан Горов!» — «Как справились с маршрутом, капитан?» — спрашивает Горова моложавый генерал. «Что же, минутка за минуткой, так и притопали...» — «Минутка за минуткой!» — смеется генерал, предлагая ему закурить, чиркая спичку за спичкой. «Спички ростовской фабрики, — весело говорит генерал. — Фабрика сгорела, спички остались...»

Ранним утром Горова известили, что на Ростов никого не выпускают.

На Ростов объявлен запрет.

Алексей подумал, что гвардейское веселье захватило диспетчерскую службу, служба тоже загуляла.

Он был слишком занят собой и не искушен, чтобы почувствовать опасность разлитого в воздухе покоя, уловить тревогу, насторожиться, призвать себя к ответным действиям.

Помнить о том, что покой преходящ, обманчив, что за песнями и плясками вызревает угроза, спутница затишья, всегда вероломная, что на угрозу надо отвечать решением, безошибочным и быстрым, Горов не привык.

О том, как податливы старые трещины на такие удары, он вообще не думал.

...Подслеповатая землянка оперативного дежурного аэродрома Р. встревоженно гудела.

— Какой запрет? Откуда? Нас с завода по тревоге гнали, метлой, чтоб духу нашего не было! Вам, говорят, зеленая улица, через сутки быть на месте!

— Вчера без ужина, сегодня без завтрака... Ничего себе дыра!

— Я веду группу с Дальнего Востока, — веско, перекрывая других, подал голос Горов.

— Все претензии полковнику Челюскину! — отражал нападки летчиков оперативный дежурный, ОД, левой рукой отставляя полетные листы, поданные ему для получения визы на вылет.

— Кто такой?.. Не знаем Челюскина!.. Где воевал?.. Не слыхали!

— Полковник Челюскин — начальник гарнизона...

— На кой мне ляд этот гарнизон? Мне Тихорецкая предписана, меня в Тихорецкой ждут!

— И в Краснодаре!

— К Челюскину! — повторял ОД.

К полковнику, естественно, никто не шел, хотя бы потому, что где он — неизвестно, а оперативный, в стеганом ватнике защитного цвета и шлеме на рыжем меху, своим полуштатским видом оставлял какие-то шансы на «добро»; было такое впечатление, что с оперативным можно договориться.

— Я веду группу с Дальнего Востока, — повторил Горов так, будто долгий путь от Тихого океана до верховий Дона он прошел воздухом и негоже задерживать столь опытного ведущего, когда до Ростова — рукой подать...

— Кто был первым летчиком? — спросил капитана ОД.

— Икар, — ответил начитанный авиатор Горов.

— А первым штурманом? Капитан молчал.

— Матрос Железняк был первым штурманом, — кротко разъяснил ему дежурный.

— Почему Железняк?

Этого вопроса только и ждал полуштатского вида ОД. Роль просветителя он исполнил с большим, нескрываемым удовольствием.

— Он шел на Одессу, а вышел к Херсону, вот почему! Одни проглотили пилюлю, другие возмутились — гомон в землянке возрос.

В разгар спора к столу дежурного молча, достаточно ловко и деликатно продвинулись три летчика, с головы до пят одетые в кожу. Мягкую, черепичного отлива, скрипящую на сгибах кожу, рассеченную никелем застежек-«молний». Такой комплект союзнической амуниции, как на каждом из вошедших, можно было видеть разве что на полковнике, на генерале в чине командира дивизии и выше... Все трое были в расцвете молодых лет и чем-то неуловимо между собой схожи. Пожалуй, больше, чем заграничная обмундировка, сближало их выражение радушия и умиротворенности на молодых, разгоряченных ходьбою лицах; всем троим как будто передался покой, разлитый в чистом воздухе верхнего Придонья, внесенный ими в землянку, и этим редким по военной поре чарам должен был теперь противостоять оперативный...

Тут надо пояснить, что дружная в тот год весна превратила все аэродромы южного участка трассы (сплошь грунтовые, других площадок не было) в месиво. Р. являлся последним пригодным для авиации городком. Истребители, нацеленные на Ростов, оказались перед необходимостью беспосадочного прыжка — высокой навигационной точности, снайперского прыжка. Не только необходимого, но и безотложного, поскольку немецкое командование противостояло нашим действиям на юге оперативно и находчиво. Именно здесь пытал свое счастье противник, надеясь взять реванш за Сталинград, вводя в бой авиасоединения с крымского и украинского плацдармов. Замысел врага сводился к тому, чтобы завязать и выиграть весеннюю битву в воздухе, знаменитое кубанское воздушное сражение, как о нем заговорили уже в конце апреля. Серьезный урок Харькова, в феврале освобожденного, а в марте вновь сданного захватчикам, побуждал Ставку к энергичным мерам по усилению нашей авиации, особенно истребительной, на юге.

Летчики, застрявшие в Р., скорее чувствовали это, чем знали.

В голове воздушного эшелона, призванного изменить соотношение сил на важном участке фронта, оказалась эскадрилья капитана Афанасия Чиркавого, которому в Р. не сиделось, которому маяться здесь без всякого дела было тошно. Протяженность незнакомого маршрута равна предельности дальности «ЯКа»? Тем лучше! Чиркавый поднял своих истребителей и ринулся вперед напропалую. «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону»! — намекнул дежурный на результат его броска. Даже небольшое уклонение от маршрута делало выход на Ростов невозможным, — горючего, чтобы исправить ошибку, встать на истинный курс, в баках истребителей не оставалось. «ЯКи» падали в степи, плюхались на живот.

Вместо притока свежих сил, ожидаемых фронтом, — небоевые потери, чепе...

Все пролеты на Ростов закрыли.

Было решено включить в работу самолеты-лидеры «ПЕ-2», благо в Р. находятся бомбардировщики-гвардейцы.

Они-то и отведут, «отлидируют», как говорят в авиации, истребителей на Ростов.