Оборотень зарычал. Я злорадно улыбнулась и сказала:

— Такая растяпистость объясняется только одним — ваши люди посчитали ниже своего достоинства собирать настоящую информацию о человечице. Сняли халтурную копию с личного дела, которое хранится в архиве общего доступа и в котором содержится лишь самый необходимый минимум служебной информации, — и всё. А расплачиваться за их разгильдяйство пришлось вам.

Брокко резко развернулся к Дьятре и влепил ему пощёчину.

— Прочь с глаз моих, ленивый раб, — сказал он на волшебной речи.

У меня от изумления едва глаза на лоб не полезли. Чтобы ударить подчинённого, да ещё по лицу и прилюдно — такого я даже вообразить не могла. Ладно бы в полубезумной горячке предельного боя, но вот так, в заурядной мелкой разборке — невозможно.

— Нина, это Альянс, — сказал Каварли и потащил меня за руку к двери в фойе. — Здесь и не такое бывает. И позорный столб может быть, и плети, и даже костёр.

— Но это же дикость, средневековье! — возмутилась я.

— Это очень редко бывает, — словно бы извиняясь, сказал Джакомо.

— Вы лучше подумайте, — посоветовал Каварли, — какую бурю накликали на свою голову. Всепреложный Властитель никогда не простит вам такую дерзость.

Я прикусила губу, чтобы скрыть довольную улыбку. В какой бы щели ни прятался Лоредожеродд, теперь он совершенно точно выползет из своего укрытия.

И покажет мне путь к Девятке.

Пыли в Мёртвом архиве за неделю моего отсутствия накопилось изрядно, с уборкой я провозилась два часа. Но все неприятности когда-нибудь кончаются, даже вымывание сора из-под канцелярских шкафов. Я подхватила вёдра с грязной водой и понесла на задворки департамента к сливной канаве. Задорно светило апрельское солнце, а в плеере мобильника звучала Сашкина песня.

Уже двенадцатое мая, а Лоредожеродд, вопреки всем предсказаниям и запугиваниям, так и не попытался меня найти. О нём вообще нет ни слуху ни духу, сидит в каком-то укрытии тихо, как мышь под метлой.

Без него мне до Девятки не добраться никогда.

Восторженные хвалы совершенству Надмирья Пречистого, байки о благодеяниях Великих Учителей — вот и вся оперативная информация, которую удалось собрать почти за два месяца. Большего о Тройственной Триаде в Альянсе не знает никто. Но Лоредожеродд наверняка обладает какими-то дополнительными сведениями, не зря же в своё время он стал опасным для Девятки.

Вот и думай теперь, как выманить его из норы.

По образованию Джакомо оказался инженером-электриком. С моей подачи вампиры наняли его устранить мелкие неполадки на станции Чесночного квартала. Вампиров Джакомо боится до одури, но срочно нужны деньги, накопилось немало неоплаченных счетов как на основице, так и в Реме, пришлось согласиться. Выделенную судом виру из имущества Димиани выплатят только в конце месяца, из департамента Джакомо выгнали, а новую работу человеку со столь скандальной репутацией в потайнице найти тяжело.

Меня, как ни странно, не уволили, я по-прежнему поломойка в Мёртвом архиве.

Миденвен возвращаться в родной Виальниен не торопится. Снял в Риме дом на соседней с Джакомо улице, накупил школьных учебников и твёрдо вознамерился поступить на фармакологическое отделение Римской медакадемии, хочет изучить техно-достижения в этой области. У какого-то толкиенутого недоумка восемнадцати лет взял паспорт в обмен на то, что провёл его в потайницу и через знакомого чиновника в Департаменте эмиграции помог получить статус поселенца. Парни оказались немного похожи, изготовленная троедворскими туристами личина сделала незаметной иную форму ушей и невозможно огромные для человека глаза. На длинные волосы особого внимания никто не обращает, так что никаких сложностей с легализацией в большом мире у хелефайи не возникло.

Называть Джакомо монсеньором Миденвен перестал, но перейти на дружескую непринуждённость не решается до сих пор.

Меня хелефайя побаивается, никак не может понять, кто и что я такое.

Сейчас мы идём к рыжеволосому вампиру по имени Мишель де Фокон. Строго говоря, этнический квартал, в котором обитатели постоянно меняются, — это не община, и титул повелителя его начальнику не положен, но вампиры сумели добиться для себя исключения. Их кварталы приравнены по статусу к нычкам.

От щели до квартала недалеко, но мы идём медленно, чтобы Джакомо успел набраться храбрости.

— Как ты только смогла тут поселиться, — хмуро бормочет он. — Почему?

— Потому что выросла в общаге-малосемейке барачного типа близ полудохлого со времён перестройки военного завода. По нужде во двор на дырку бегать и таскать с колонки вёдрами воду через полквартала для меня не новость, но возобновлять эти незабвенные развлечения я не хочу.

— Так вы из бедной семьи? — удивился Миденвен.

— Смотря что вы называете бедностью, ли-Вириар. Родители у меня высококвалифицированные токари, и в течение почти десяти лет вынуждены были перебиваться на хронически задержанной зарплате и случайных шабашках. Мы не голодали и не ходили в лохмотьях, но и роскошеств позволить себе не могли. Школу я закончила муниципальную. Последние годы конверсионные переделки закончились, и завод опять стал набирать мощь, у родителей появились крупные заработки.

Джакомо посмотрел на меня с интересом.

— Но как же ты закончила один из лучших университетов не только в России, но и во всем большом мире? Выиграла конкурс на государственную стипендию?

— Почти. В России это называется по-другому, но смысл тот же самый. Родители постоянно твердили, что надо хорошо учиться и обязательно поступить в университет. Они не хотели, чтобы единственное дитятко тоже всю жизнь за станком простояло. Так что я полностью оправдала все их ожидания.

— Тебе не нравится твоя специальность? — спросил Джакомо слегка дрогнувшим голосом.

— Средне. Мне хотелось как можно скорее начать зарабатывать, помочь родителям, и я выбрала лингвистику. Тогда в Камнедельске это была одна из самых доходных профессий, особенно для китаистов. Делать серьёзные переводы и получать приличные деньги я стала уже на втором курсе. Но через три года, как раз к диплому, переводчиков расплодилось как собак, и я занялась преподаванием. Не могу сказать, что языкознание стало главным делом моей жизни, но это хорошая, в чём-то даже приятная работа. Не то чтобы я очень любила свою профессию, но и не жалею, что стала именно лингвистом. Говорю же — средне мне с этой работой, не хорошо и не плохо.