Там уже вовсю шли работы над полами – входили и выходили рабочие и мастера: краснодеревщики, мастера укладки плиток… Анна внимательно рассматривала изготовленные по заказу образцы плиток, половиц, ковровых покрытий… Один раз, уже довольно поздно вечером, Анна вдруг позвонила и попросила зайти на Новинский бульвар.

Йогурт знал, что в этот час там никого не будет: ни рабочих, ни мастеров… Мысль о том, что они встретятся с Анной наедине, впервые будут наедине с момента их первого свидания – встретятся в этой пустой квартире, в огромных окнах которой громоздится иллюминированный город, под розоволиловыми ночными небесами… Все это взволновало Йогурта.

До сих пор он никак не проявлял своих чувств, он скрывал свое восхищение, свой любовный бред, теперь же он купил в магазине цветов один довольно редкий, экзотический цветок. Он собрался подарить его Анне – изображение этого цветка встречалось на одном из ее эскизов, это изображение было перенесено искусными кера мистами на поверхности чудесных плиток, кото рыми уже был покрыт пол одной из комнат – в этой комнате он и собирался подарить ей цветок, ничего особо не говоря. Он надеялся, что красота и аромат этого цвет ка смогут выразить его воодушевленное и немно го безумное состояние. Он, конечно, не надеялся на какую-либо взаимность, просто хотел по ры царским заветам выразить свое преклонение.

С цветком в руках он поднялся по лестнице.

В подъезде было в тот вечер темно. Кажется, отключили электричество. Он позвонил. Никто не открыл ему. И тут он заметил, что дверь чуть приоткрыта.

Он вошел. В квартире тоже не было света, но во всех окнах так сиял город, что и в комнатах было довольно светло. Йогурт был почему-то уверен, что Анна ждет его в дальней комнате, глядя в окно.

Он прошел по большим комнатам – полы почти везде были готовы. Он дошел уже почти до той комнаты, где ожидал увидеть Анну, и вдруг мужской голос произнес за его спиной:

– Вы – Евгений?

Йогурт вздрогнул всем телом, обернулся. В темном углу комнаты лежал на полу человек. Света было достаточно, чтобы разглядеть: человек был в строгом черном костюме, в белой рубашке с галстуком и начищенных черных ботинках. Он лежал, прижавшись щекой к полу.

– Вы хорошо все сделали. Хотел поблагодарить вас. Я – Леонид.

Мужчина, не приподнимаясь, поднял вверх руку. Йогурт подошел и пожал эту руку.

– Я рад, что вы довольны, – произнес он.

Он чувствовал себя донельзя странно, не понимая, стоит ли ему присесть на корточки или про должать стоять, ощущая, что лицо собеседника находится на уровне его ботинок.

– Анна говорила вам о моих привычках, – сказал Леонид (голос у него был низкий, но мягкий).

– Никто не понимает меня кроме нее. Но вы – художник, и, видимо, вы тоже отчасти поняли меня. Во всяком случае, вы сделали все так, как я хотел. Я ценю это. Я пришел к этому решению – лежать на полу – в критический момент. Бывают минуты отчаянья. В такие минуты ты словно ударяешься лицом в пол – мир сплющивается, становится твердой поверхностью. Выход? Простой, я нашел его. Упасть! Упереться лицом в настоящий пол, пасть ниц, смириться, сровняться с поверхностью.

И в этой поверхности обнаружить миры, бесчисленные, неведомые, дикие, бескрайние просторы. Неосвоенные земли. О, я мог бы рассказать людям об этих мирах, раскинувшихся под их ногами. Я мог бы поведать о щелях между половицами, об этих ущельях, рассекающих древесные плато, на дне которых тонкая серая пыль лежит как смесь снега и тумана. Я мог бы рассказать о застывших каплях лака, красноватых словно кровь или желтых как янтарь, и в этих каплях, как в мутных увеличительных стеклах, вспучиваются и разрастаются древесные волокна половиц, я мог бы рассказать о крошечных насекомых, что бегают между паркетинами, о капризах линолеума, о его вязких и немного липких волнах, несущих на себе орнамент – кто не купался в этих морях, тот не знает. Я мог бы написать книгу о коврах, ковриках, ковровых дорожках…

Мог бы много тайн поведать о мраморе, граните, кафеле и других подобных галактиках. Мог бы поговорить об асфальте летом и зимой, об асфальте до и после дождя… Я мог бы рассказать о том, каковы все эти материалы на вкус, как изменяется их запах, как пахнут следы старых тапочек и следы дамских сапожек… Я мог бы пропеть песню о выщербинах, об отколотых кусочках плитки, о царапинах, оставленных мебельными ножками или коготками домашних животных, о вмятинах, оставшихся на месте передвинутых вещей, об электрических розетках, плинтусах…

Я мог бы открыть людям целый мир, но зачем?

Этот мир и так открыт для всех – для каждого, кто ляжет на пол. Но это делают только дети или пьяные.

Но я, взрослый и трезвый человек, лежу на полу не первый год. Когда лежишь на полу, возникает много новых желаний, новых фантазий. Я пересказывал их Анне, она под эти рассказы рисовала эскизы для полов, для нашей новой квартиры…

Вы отнеслись к делу с душой, поработали на совесть, ведь вы понимали, что работаете для человека, который единственный сможет по-настоящему оценить ваше искусство, глубоко проникнуть в суть вашего дела. Вы вправе гордиться вашей работой. Но, кроме гордости за хорошо сделанное дело, вы получите и деньги – вдвое больше той суммы, что обозначена в нашем договоре как сумма вашего гонорара. Это знак благодарности от меня и моей жены.

– Я принес вашей жене цветок, – растерянно сказал Йогурт.

– А это вы зря. Она не переносит цветов.

Бросьте его в окно.

Гуров, не отрывая лица от пола, указал на приоткрытое на улицу окно. Йогурт повиновался – он подошел и бросил цветок в окно. Проследил, как он упал на асфальт бульвара и остался лежать там, на этом ночном асфальте, яркий и прекрасный.

– А теперь идите, – сказал Леонид, – я хочу еще побыть здесь один. Полежать во всех комнатах.

Почувствовать телом душу своего нового дома.

Мне здесь жить. Леонид снова поднял руку. Йогурт наклонился, снова пожал эту протянутую снизу руку – и вышел.

После этого он видел Анну еще раза два или три, в какой-то суете, в присутствии еще каких-то людей. Затем работа была закончена, Йогурт получил деньги (вдвое больше, чем он рассчитывал), и он больше ничего не слышал о Гуровых, пока не минуло около месяца или даже чуть больше.

Как-то раз утром он пришел, как обычно, на работу во «Флорз», и ему сразу же сказали, что его дожидается посетитель. Йогурт взглянул издали на этого посетителя, который сидел в кресле, напротив рабочего стола Йогурта. Какой-то старик.

Одет как-то по-курортному, в белый парусиновый костюм, в белой украинской рубашке с мелкой вышивкой по вороту, в белых туфлях. На коленях он придерживал белую летнюю шляпу.

«Это еще что за летний букет?» – подумал Йогурт, пытаясь на глаз определить размер и тип работ, которые могут быть интересны такому старику.

На вид старик неопределенный – такой может быть и англичанином, живущим в Москве по чудачеству, и старым партаппаратчиком, чьи дети преуспели в бизнесе и только что преподнесли старику новую квартиру в центре, где он собирается наложить точно такой же паркет, какой был у него в маленьком кабинете на Старой Площади.

Йогурт приблизился к старику.

– Вы – Евгений? – спросил тот.

– Да.

– А меня зовут Сергей Сергеевич Курский, – старик протянул визитную карточку, на которой значилось: Сергей Сергеевич Курский. Больше ничего написано не было.

– Видите ли, я когда-то работал в Московском уголовном розыске следователем по особо тяжким преступлениям. Я давно на пенсии, живу в Крыму.

Иногда со мной советуются… Но тут произошло одно дело, и мой ученик Юрасов назначен вести следствие. Он позвонил мне почти в отчаянии. Он позвонил и попросил приехать, помочь ему в этом сложном деле. Я не смог отказать. Так что я здесь как помощник следователя, если желаете. Хотя официально я целиком и полностью частное лицо.

Я знаю, что вы не так давно занимались полами в квартире Леонида и Анны Гуровых на Новинском бульваре. Так ли это?