– Мистер Джонс! – внушительно сказал ректор.

– …то есть прелюбодеяние, уже совершено, можно о нем говорить, и то, только обобщая, то есть, по вашим словам, поверхностно. А тот, кто целует и обо всем рассказывает, – немного стоит, не так ли?

– Мистер Джонс! – с упреком сказал ректор.

– Мистер Джонс! – повторила она. – Какой вы ужасный человек! Знаете, дядя Джо…

Но Джонс резко прервал ее:

– Вообще, что касается поцелуев, женщинам все равно, кто их целует. Им важны только самые поцелуи.

– Мистер Джонс! – повторила она, взглянула на него и тут же, дрогнув, отвела глаза.

– Будет, будет, сэр, тут дамы! – докончил свой упрек ректор.

Джонс отодвинул тарелку. Шершавая, бесформенная рука Эмми убрала посуду, и на столе появился крутой, как лоб, золотистый пирог, увенчанный клубникой. «Черта с два я на нее посмотрю!» – поклялся он и тут же взглянул на нее. Глаза у нее стали рассеянными, безразличными, зеленые и прохладные, как морская вода, и Джонс первый отвел взгляд. Она обернулась к старику, весело заговорила с ним о цветах. Джонса вежливо игнорировали, и он мрачно ковырял ложкой, когда появилась Эмми.

– К вам какая-то женщина, дядя Джо. Ректор положил ложку.

– Кто именно, Эмми?

– Не знаю. Никогда раньше не видела. Ждет в кабинете.

– А она завтракала? Проси ее сюда.

«Знает, что я на нее смотрю», – думал Джонс, полный отчаяния и мальчишеской страсти.

– Она есть не хочет. Говорит, не мешать вам, пока не отобедаете. Сами бы пошли, спросили, чего ей надо. – И Эмми ушла.

Ректор вытер губы, встал.

– Придется, видно, самому. Вы, молодежь, посидите, пока я вернусь. Если что понадобится – позовите Эмми.

Джонс мрачно молчал, вертя в руке стакан. Наконец она взглянула на его опущенное злое лицо.

– Значит, вы не только знамениты, но и не женаты, – сказала она.

– Тем и знаменит, что не женат, – загадочно проговорил он.

– А какая из этих причин мешает вам быть вежливым?

– Какую вы предпочтете.

– Откровенно говоря, я предпочитаю вежливость всему.

– А с вами всегда все вежливы?

– Всегда… когда надо. – Он ничего не ответил, и она продолжала: – Разве вы не признаете брак?

– Признал бы, если б не надо было жениться на женщине. – Она равнодушно пожала плечами. Джонсу невыносимо было казаться дураком, особенно перед таким, как ему казалось, пустым существом, и он выпалил, ненавидя себя за это: – Я вам не нравлюсь, правда?

– О нет, мне вообще нравятся люди, которые думают, что они еще чего-то не знают, – сказала она равнодушно.

– Что вы этим хотите сказать? – «Зеленые они или серые?» Джонс исповедовал веру в то, что с женщинами надо обращаться нагло. Он встал, и стол медленно откатился, когда он его обходил. «Хорошо бы стать более ловким», – смутно мелькнуло у него. И эти трижды проклятые брюки! «Она права, – честно сказал себе он. – Как бы я на нее посмотрел, если б она появилась в бабушкиной кофте». Он видел ее рыжеватые волосы, хрупкую покатость плеча. «Положу сюда руку, а когда она повернется – моя рука скользнет вниз».

Не подымая головы, она вдруг спросила:

– А дядя Джо рассказал вам про Дональда? («О черт», – подумал он.) Забавно! – продолжала она, и ее стул скрипнул, когда она подымалась. – Мы, видно, оба решили поменяться местами! – Она встала, стул деревянно вырос перед ним, и Джонс остановился, нелепый, одураченный. – Вы – на мое место, а я – на ваше, – добавила она, обходя стол.

– Вот дрянь! – ровным голосом оказал Джонс, и ее зеленовато-синие глаза прошлись по нему спокойным, как вода, взглядом.

– Почему вы это оказали? – спросила она негромко.

Джонс, несколько облегчив душу, решил, что в ее глазах снова мелькнуло любопытство. «Я был прав», – восхитился он.

– Вы сами знаете почему.

– Смешно, что только немногие мужчины знают, насколько женщинам нравится такое обращение, – неожиданно сказала она.

«Интересно, любит она кого-нибудь? Наверно, нет или же – как тигр любит мясо».

– А я непохож на всех мужчин, – сказал он.

Ему показалось, что в ее глазах мелькнула насмешка, но она просто вежливо зевнула. Наконец-то он нашел ей место в животном царстве. Гамадриада, тоненькая, усыпанная алмазами.

– Но почему Джордж за мной не приезжает? – сказала она, словно отвечая на его невысказанные мысли и прикрывая зевок кончиками тоненьких капризных пальцев. – Так скучно – кого-то ждать!

– Да. А кто такой Джордж, позвольте вас спросить?

– Позволяю!

– Так кто же он такой? («Нет, она не в моем вкусе».) А я-то решил, что вы тоскуете по дорогому усопшему!

– Усопшему?

– Да, по этому остролицему Генри или Освальду, как его там.

– А-а, вы про Дональда?

– Ну, ладно, пусть будет Дональд.

Она посмотрела на него равнодушными глазами. «Даже рассердить ее не могу», – с раздражением подумал он.

– Знаете, вы невозможный человек.

– Ну и пускай. Да, я такой, – со злостью сказал он. – Но ведь я-то не был невестой Дональда. И Джордж не за мной должен приехать.

– Почему вы такой злой? Потому что я вам не позволяю трогать меня?

– Ну, милая моя, если б я вас захотел тронуть, я бы давно это сделал.

– Неужели? – В ее тоне прозвучала вежливая, издевательская насмешка.

– Конечно. Не верите? – Он расхрабрился от звука собственного голоса.

– Не знаю… Только какая вам от этого польза?

– Никакой. Вот почему я вас и не трогаю.

Ее зеленые глаза снова взглянули на него. Редкое старое серебро на буфете матово переливалось под высоким оконцем с цветным стеклом, похожим на фонарь над входной дверью; ее белое платье светилось по другую сторону стола; он представлял себе ее длинные стройные ноги: Аталанта[11], остановленная на бегу.

– Почему вы себе лжете? – спросила она с любопытством.

– Потому же, почему и вы.

– Я?

– Конечно. Вам хочется поцеловаться со мной, а вы затеваете всю эту дурацкую волынку.

– Знаете что, – сказала она раздумчиво, – кажется, я вас ненавижу.

– Не сомневаюсь. Я-то хорошо знаю, что я вас ненавижу до чертиков.

Она передвинулась, свет косо упал на ее плечи, и, став как будто совсем другой, она словно выпустила его из плена.

– Пойдем в кабинет. Хотите?

– Хочу. Ваш дядя Джо, наверно, уже избавился от своей посетительницы.

Он встал, и они посмотрели друг на друга через стол с остатками еды. Но она не двинулась с места.

– Ну? – сказала она.

– После вас, мэм! – ответил он с нарочитым почтением.

– А я передумала. Лучше я подожду тут, поговорю с Эмми, если не возражаете.

– Почему – с Эмми?

– А почему бы и нет?

– А-а, понимаю. С Эмми вы в безопасности, ока-то, наверно, не захочет вас тронуть. Правильно или нет? – (Она мельком посмотрела на него.) – В общем, вы хотите сказать, что, если я уйду из комнаты, вы останетесь?

– Как хотите. – И, словно забыв о нем, она разломила печенье над тарелкой, капнула туда воды из стакана.

Толстый Джонс, тяжело двигаясь в чужих брюках, снова стал обходить стол. Когда он подошел к ней, она слегка повернулась на стуле и протянула руку. Он почувствовал в своей пухлой, влажной ладони тонкие косточки пальцев, их нервную, беспомощную мускулатуру. Такие никчемные. Бесполезные. Но прекрасные в своей бесхарактерности. Прекрасные руки. И хрупкость этих рук остановила его, как каменная стена.

– Эмми, – позвала она ласково, – пойди сюда, душенька! Мне надо тебе показать одну вещь!

В дверях показалась Эмми, с ненавистью глядя на обоих, и Джонс быстро сказал:

– Будьте добры, мисс Эмми, принесите мои брюки!

Эмми посмотрела на него, потом на нее, пренебрегая немой просьбой девушки. «Ого, а у Эмми свои претензии», – подумал Джонс. Эмми скрылась, и он положил руки на плечи девушки.

– Ну, что вы теперь будете делать? Позовете старика?

Она посмотрела на него через плечо, из-за непреодолимого барьера. Злость вспыхнула в нем, он нарочно смял ее рукав.