– Ну и как, не отставала? – с некоторой ревностью поинтересовался он. Она пропустила колкость мимо ушей.

– Раньше у нас девушек выдавали замуж в тринадцать-четырнадцать лет. И еще считается – чем раньше это произойдет с парнем, тем скорее он станет настоящим мужчиной.

Он откинулся назад и почувствовал затылком тепло остывающего песка. В гостиницу он попал в три часа ночи. Они с Алисией условились назавтра в семь вечера встретиться на том же перекрестке.

Рано утром раздался требовательный стук в дверь. «Грядет час расплаты!» – подумал он и без вопросов открыл дверь. В коридоре стояла симпатичная женщина лет сорока и молодой улыбающийся кубинец.

Наконец-то прояснился вопрос с фондом. Оксана, бывшая соотечественница, а ныне гражданка «самостийной Украины», была представителем фонда на Кубе, а молодой человек – ее шофером. Оказывается, в начале этого года в поле зрения гуманитарной комиссии фонда попала его книга стихов для подростков на русском и английском языках. И правление решило предложить ему выступить перед детьми, пострадавшими от чернобыльской катастрофы, – по приглашению Кастро они бесплатно отдыхали и лечились в санаториях на побережье. Как пелось когда-то в песне, «Грациас, Фидель!»

– Машина внизу, – сказала Оксана.

– Хорошо, десять минут на утренний туалет и сборы. К семи вечера я буду в Гаване?

– Нет, что вы! Мы привезем вас обратно только через три дня, накануне отъезда – ведь запланировано несколько выступлений в разных санаториях. А гостиничный номер останется за вами.

«Так-то, дорогая Алисия, – похоже, сегодня с перекрестка уведу тебя не я, а увезет какой-нибудь шестисотый „мерседес“.

Выступления прошли ни шатко, ни валко – опыта работы с детьми у него практически не было. Впрочем, реагировали они живо.

По окончании „турне“ Оксана в выспренних выражениях поблагодарила его за „выполнение важной благотворительной миссии“. А он уже рвался обратно в Гавану – предстоял последний вечер на Кубе. Удастся ли еще раз увидеть Алисию?

Едва ополоснувшись с дороги, он кинулся на знакомый перекресток. Впереди в сумерках темнела фигура – как ему показалась, знакомая.

– Алисия! – выкрикнул он, не доходя шагов десяти. Женщина обернулась – на него недоуменно смотрела пышная негритянка...

Как безумный, рыскал он по вечерним улицам Гаваны, но Алисии нигде не было. Часы показывали одиннадцать вечера. Все! Завтра утром чертов самолет унесет его в дождливый питерский август.

Он добрел до своей гостиницы. В номер подниматься не хотелось. Он зашел в бар.

Столики в небольшом помещении лепились по стенам, а на освобожденном в центре пятачке под жгучие карибские ритмы, во всполохах допотопной цветомузыкальной установки извивалось десятка два гибких юных женских тел – мужчин почти не было. Он пригляделся – и его бросило в жар: лучшей среди неутомимых танцовщиц была... Алисия. В платье того же покроя, но лимонно-желтого цвета, с глубоким вырезом. Возбужденная улыбка, призывно мерцающие глаза, разметавшиеся волосы...

Он сел за свободный столик и заказал коктейль. Ему показалось, что Алисия увидела его, но упорно делает вид, что не замечает. В голове заметались безнадежные отрывочные мысли: „Всё правильно! Размечтался, идиот! Ей чуть за двадцать, ты вдвое старше. Прошло три дня – а она, наверное, и что вчера-то было не припомнит. Урвал свое, и будь доволен“.

Он выдернул соломинку из высокого стакана, в раздражении смял ее и швырнул на пол. Залпом выпил пойло под названием, конечно же, „Огни Гаваны“. Тупо уставился в блестящую поверхность стола. К чертовой матери всё!

Когда он поднял взгляд, то напротив увидел ее. Она сочувственно улыбалась, будто спрашивая: „Ну зачем же так?“, – а вслух тихо произнесла:

– Ты говорил, что остановился в этом отеле. Я прихожу сюда третий вечер...

Они поднялись в номер. Пожилая дежурная зыркнула черным глазом. Вот ведь социалистический рудимент – дежурные по этажу! Стучит, наверное, помаленьку в свою кубинскую ЧК. Впрочем, вероятно, „за распутство“ в застенок не определят. Хотя как бы Алисии все это не навредило.

...Они впали в какое-то сексуальное безумие. В паузах Алисия капризно говорила: „Ты опять мокрый!“ – и вылизывала ему уши, подмышки, живот, пах...

Под утро она приблизила к его глазам свои, уперлась лбом в его лоб:

– Знаешь, у меня было много парней и мужчин, но ты... Я сейчас скажу тебе то, что никому не говорила, слушай – я люблю тебя! Может быть, уже давно, с того дня, двенадцать лет назад...

Он онемел.

– А ты когда-нибудь говорил это?

– Говорил, Алисия, и не раз – но почти всегда неискренне.

– Вот и мне скажи – пусть опять неправду.

– Верь или нет, но на сей раз это будет правдой – я тоже тебя люблю!

Она уткнулась лицом в его грудь.

Пора было подниматься – Алисия торопилась на дежурство в больницу, а ему пора было двигать в аэропорт.

– Дай мне свой адрес, – попросил он.

– Не могу. Лучше ты мне – я напишу тебе письмо, а потом приеду.

– Но как?... Сложности разные... Скорее всего, не получится... – забормотал он.

– Какой-то ты... неверящий. Нет, не то слово.

– Пессимист?

– Да. Не знаю, как, но приеду, ты жди.

Перед выходом он помялся и сказал:

– Тут у меня осталась ваша „валюта“ и американский полтинник. Возьми.

Она взглянула на него так, что он осекся. Чтобы исправить положение, он сказал:

– Тогда вот это, – и снял с шеи крымский сердолик, который носил уже несколько лет.

Алисия надела его, и розоватый камушек уютно расположился в ложбинке между грудей вместе с католическим крестиком.

– Как будто это ты меня касаешься, – с улыбкой сказала она.

© 2007, Институт соитологии