Как видит читатель, в этом рассказе я предстаю неврастеничным, вечно пьяным (в лучшем случае, полупьяным) монстром. Впрочем, в пьянстве отчасти симпатичным.
Что же, почти всё тут правда. Неправда лишь в одной фразе – грустить «без него» она уже не будет.
А вообще, эти две странички, написанные крупным, немного наивным почерком, синей пастой, говорят больше об этой любви, становившейся со временем все более надрывной и обреченной, чем если бы о ней был выдан увесистый «кирпич», столь почитаемый нынешними издателями. Быть может, мне и добавлять-то уже ничего не надо. И тем не менее...
Кроме рассказа, на свет появился рисунок двух сидящих рядом замечательных кошек, выполненный красным карандашом.
Слева – недоумевающе уставившийся в какую-то точку пространства, несколько ошарашенный крупный котяра с «эрегированными» (ее выражение) ушками. Справа – изящная, самодовольно улыбающаяся кошечка (собственную улыбку она ухватила прекрасно, да и вообще портретное сходство с нею несомненно). Подпись под котом гласит: «Это, Миша, ты». Под кошечкой: «А это я».
Если бумажку перевернуть на другую сторону, то можно обнаружить, что это выписка из истории болезни № 16794 Горбольницы № 15 Федотовой Ирины Михайловны, 22-х лет.
Диагноз: начинавшийся выкидыш 7/8 недель беременности. Когда я спросил, не могла что ли она найти другой листок бумаги, то получил ответ с ухмылочкой: «Будешь меня помнить!» И оказалась права.
Итак, два слова, как и было обещано, о том, что нынче именуется экстремальным сексом. Вот случай из семидесятых годов.
Когда-то раз я шел откуда-то и куда-то в призрачной тишине белой ночи. Район был новым, окраинным. Спальным. Но, видимо, спалось в нем отнюдь не всем. До меня все ближе доносились странные глухие звуки неясного происхождения. Очередной поворот – и открылась следующая картина.
В телефонной будке стояли двое. Низенький пузан в шляпе, расстегнутом плаще, полурастегнутой нейлоновой белой рубашке и галстуке набок. В руке портфель. Напротив, лицом нему, чуть согнув ноги в коленях, располагалась крепкотелая молодая деваха пэтэушного типа (учащейся этого заведения она и оказалась). Парочка настолько вошла в раж, что допустимая амплитуда их фрикций превысила тесные габариты помещения, где им довелось осуществлять чувство. И они колотили своими яростными задницами о стеклянные стенки будки. Как уже догадался сметливый читатель, трах шел встояка.
Полюбовники как раз заканчивали и нисколько не смутились моим появлением.
Мужичок, завершив дело, подзастегнулся, вышел из будки и представился Петровичем. Оказался на редкость общительным. Он руководил строительной практикой группы отделочниц. «Вот и Валька из этой группы, – кивнул он на свою недавнюю партнершу. Валька была выше своего наставника на полголовы.
«А вообще, – его вдруг осенило, и он обратился к отделочнице, – зря мы Светку отпустили. Сгоняй-ка за ней, а если закемарила уже, разбуди. Скажи, выпить еще появилось. У тебя ведь есть? (это ко мне). Нету? Ничего, добудем. Главное, телку тебе высвистать. Общежитие-то их – вот оно!»
Я тогда, помнится, от продолжения знакомства и от Светки отказался. Теперь сожалею об этом. Вышла бы заспанная теплая Светка с арбузными грудями, родом из-под Пскова-Новгорода. И чего я в молодости всё так выламывался?...
Мы с Ирой занимались любовь в парке неподалеку от моего дома – средь бела дня. Укрывались подстилкой для загорания и занимались. В ее лаборатории – по окончании рабочего дня, но при незапертой двери. Среди колбочек, пробирочек, змеевиков и прочих приспособлений ее остекленевшей науки. Но самый важный эпизод принадлежит другому замечательному месту. И тут линия экстремального секса сходится с линией Набокова.
Большая Морская, 47. Дом, в котором он провел детство и которым грезил в эмиграции. Когда некий доброхот в 60-х годах передал ему фотографию современного вида здания, он сетовал – зачем насадили перед фасадом эти нелепые чахлые тополёчки.
... Она сидела рядом со мной на вечере поэзии – время от времени я таскал ее на подобные мероприятия. В этом городе всегда было полно стихотворческого гумуса, но, к сожалению, порождает он всё более чахлые, хотя и всё более амбициозно-цепкие гибриды.
Я украдкой любовался ею: свитерочек, джинсики, сидит прогнув спинку, на лице – чуть насмешливое выражение, столь для нее характерное.
Едва дождавшись перерыва, мы сбежали. Стояла середина марта, снег в центре города был уже сероватым, слежавшимся, испещренным собачьей и человечьей мочой («заплаканный» Анненского тут никак не подходит). Мы шли, держались за руки, и я определенно чувствовал, как ток в этой цепи бурно нарастает по амплитуде и частоте. Тут мы поравнялись с домом Набокова, и бросок атомов, который, согласно учению античного материалиста, и есть шальная мысль, ударил мне в голову.
Дело в том, что еще год назад редакция еженедельника, в котором я трудился, занимала здесь две комнатенки первого этажа. Второй и третий этажи оккупировал недавно образовавшийся под эгидой горсовета (как собственный рупор оного) газетный монстр, поименованный «Невское время». Название, если вдуматься, нелепо до крайности – ну, нет такого времени – «невского». Пиво есть, а времени нет.
На первом этаже с нами соседствовали разношерстные организации: дирекция каких-то «книжных выставок» (в Петербурге с грехом пополам проводится одна в год), редакция издания, печатавшего исключительно документы, исторгнутые мэрией. Но главное – как зародыш грядущего музея имелся мемориальный зальчик семейства Набоковых с фотографиями петербургского периода. Вот и сам герой: длинная шея, стоячий воротничок, надменно-птичий взгляд... Этакий юный англоман.
Подойдя к вахте, я с некоторым нажимом попросил ключи от бывшей редакции еженедельника. И хотя издание почило в бозе, старушка-вахтерша, помнившая меня, поколебавшись, ключи выдала. Но затем, взглянув на наши с Иркой лица (думаю, в тот момент на них было написано всё) снова засомневалась:
– Но там два дня назад начался ремонт...
– Вот я и уполномочен забрать наши последние папочки, – скрыв дьявольскую улыбочку, веско заявил я.
И, наконец, мы очутились в одной из комнат. Поцелуи нам уже не понадобились. «Что мне делать?» – без обиняков спросила Ирка. Вопрос был не праздным.
Посреди помещения торчал единственный оставшийся стол с грязными следами на столешнице. Я узнал его. Мой бедный письменный столик! Сколько за ним вышло из-под пера!..
В углу была свалена груда запыленного бумажного хлама. Пол – в мелу, усеян кусками отбитой лепнины (трудовой процесс начался, естественно, с потолка). В общем, обстановочка, будоражащая самые смелые сексуальные фантазии.
«Лицом к столу, спусти джинсы и трусики, наклонись, возьмись за углы стола!» – дал я толковые указания моей девочке. Она исполнила их моментально и в точности.
О, этот упругий живой мрамор ягодиц, прохладных с мартовского морозца! Я пал на колени во прах строительный прижался к ним щекой, провел языком, ощутил пальцем, что изваяние буквально истекает соком.
«Ну же!» – поторопила Ира. Я изготовился, но тут вспомнил, что дверь комнаты не запирается изнутри – такая уж особенность была у замка. Что предпринять? – тут проходной двор, а не полузаброшенная лаборатория пустынного химинститута. И рывком я придвинул к двери массивный канцелярский шкаф-стеллаж, казалось бы, приросший к одной из стен. Это был второй и последний объект сохранившейся меблировки, и благоразумные ремонтники, видимо, решили с ним пока не связываться на предмет удаления из помещения.
Ирка распрямилась и удивленно оглянулась на звук передвигаемой мебели (быть может, подумала, что я таким образом снимаю излишне напряжение?). Но дверь уже была подперта. Я подскочил к Ирке, вновь наклонил ее и погрузился, погрузился, погрузился... И даже поднявшаяся пыль стала золотой.
Почти одновременно с нашим бурным взрывом кто-то требовательно задергал треклятую дверь, затем раздался грозный стук. Уж не тень ли великого писателя вознамерилась нам препятствовать? Поздно! «Подождите секундочку! – выкрикнул я, окинув взглядом мою уже пришедшую в себя партнершу, застегивающую „молнию“ джинсов, и с величайшим трудом отодвинул шкаф от двери сантиметров на тридцать. Вот он, яркий пример: с одной стороны, мощная концентрация внутренних резервов организма (придвижение шкафа); с другой – вялое их расслабление (какие-то жалкие сантиметры через не могу).