Ночь прошла сравнительно тихо на нашем неспокойном участке, но ни отдыха, ни сна не было. После теплого, задушевного разговора – подчас серьезного, подчас шутливого – с новичками все взялись укреплять траншею, готовиться к новым боям. На рассвете, безусловно, немец снова бросится на безумный штурм наших позиций.

Так и случилось.

Едва забрезжил рассвет и первые лучи солнца озарили верхушки деревьев старого леса – началось.

Правда, теперь танки и редкие цепи автоматчиков не двигались так уверенно и нагло, как в первые дни битвы. Походка была явно уже не та. Они то ныряли в лощинки, то маневрировали, уходя из-под удара артиллерии. Некоторые машины сразу попятились назад, попав под орудийный огонь. Автоматчики уже не шагали, засучив рукава, как раньше – все выглядело совсем иначе, и мы уже не испытывали былого чувства неуверенности и тревоги.

Они шли в касках и, уже не скрывая смертельного страха, прижимались к своим танкам, ползли на брюхе, боясь высунуться вперед. Уже не слышно было орущих в рупоры, чтобы русс зольдат бросал оружие и сдавался в плен. Фашисты уже, пожалуй, сами подумывали о сдаче в плен, о том, как спасти свою шкуру, унести ноги, выбраться из этого адского кошмара.

Мы уже начали понимать мудрый замысел высокого нашего начальства – любой ценой сдержать на этом участке наступление врага, обескровить, перемолоть его силы и, как только немец ослабеет, окончательно утратит веру в победу, двинуться в контрнаступление и разгромить его.

Все чаще и чаще над нашими позициями проносились штурмовики с красными звездами на крыльях. Они неслись вихрем низко над полем боя, едва не задевая крыльями верхушек деревьев, наводили смертельный ужас на немцев, называвших эти машины «воздушными танками» или «черной смертью». Штурмовики словно с неба падали, набрасываясь на вражеские наступавшие цепи, громя танковые колонны, рассеивая их по полю, оставляя на нем чадящие костры. Проделав эту работу, самолеты мгновенно исчезали за горизонтом, чтобы снова появиться на поле боя через несколько минут.

Прорвавшиеся через огненный вал отдельные немецкие танки подползали к нашим позициям, и мы уже сами с ними расправлялись, как и с небольшими группками очумевших от страха автоматчиков.

В этот день нам удалось отбить несколько атак.

Как фашисты ни бесновались в своем бессилии опрокинуть нас, это им что называется выходило боком, стоило массу жертв, больших потерь. Они наталкивались на гранитную стену сопротивления и откатывались назад.

Спала изнурительная июльская жара. Быстро надвигались сумерки. Мы допили из фляг последние капли воды, присели отдохнуть, перевести дыхание.

И вот в этой, теперь почти блаженной тишине к нам вдруг донеслась какая-то возня за траншеей, у нас в тылу. Мы услышали тяжелое сопение, как после сильного бега. Прислушивались, затаив дыхание.

Что такое? Кто ж это к нам добирается? И вообще кто в такое время может пробираться к нам, когда все дороги простреливаются? Что за чертовщина?

Мы вскочили, схватились за автоматы.

Но в это время послышался радостный смех Шики Маргулиса, который первым обнаружил возмутителя нашего спокойствия.

– Чего смеешься, циркач? Что ты там увидел, скажи!… – нетерпеливо окликнул его Васо Доладзе.

Шика рывком стянул с головы каску и швырнул ее на землю.

– Чтоб я помер, если вру! Побей меня гром небесный! – воскликнул он несвоим голосом. – Вернулась Джулька! Джулька, Джулечка! Давай сюда, скорее, милая моя, скорее!

Мы высунулись из траншеи. Перекатываясь по мятой, истоптанной пашне, цепляясь за поводок и припадая на переднюю лапу, пробиралась к нам Джулька.

Услышав знакомый окрик циркача, она от радости завизжала, залаяла. Собравшись с последними силами, ринулась к нашей траншее и, не добежав, упала. Бока ее судорожно вздымались.

Джулька уже не в силах была совершить последний прыжок, чтобы вскочить в траншею. Она лежала на земле, устремив на нас свои влажные, умные глаза. Двигаться уже не могла. Виляла хвостом от радости, лаяла, явно ожидая помощи.

– Прорвалась!

– Умница!

Васо Доладзе что-то крикнул ей на своем языке, непонятное, но, чувствовалось, очень ласковое. Он мигом выскочил из траншеи.

– Джулечка, родненькая! – ползя навстречу нашему другу, сказал Васо. – Где же ты была? Откуда прибежала такая несчастная и измученная?

Он обнял ее, прижал к себе, хоть она была грязная, насквозь промокшая.

Он взял Джульку на руки и, пригибаясь, побежал с ней к нам в траншею, где она тут же вытянулась во всю длину у наших ног.

Бинты на ее ноге и спине почернели, сползли. Джулька совсем не походила на ту, которую мы знали прежде. Давно мы так не радовались, как в ту минуту. Пристально, участливо смотрели на это доброе создание, на ее почерневшие от пыли бинты, на смертельно-измученный вид и пытались представить себе, как Джулька умудрилась найти нас в этом сложном лабиринте фронтовых дорог и троп, как прошла все запасные линии обороны, не заблудилась.

Все мы об этом думали и восхищались беспредельно.

Значит, мы не ошибаемся? Не иначе, как случилось какое-то чудо, что она нашла нас, возвратилась в наш небольшой ад. Прямо уму непостижимо, как попала сюда.

– Эй, ребята, – подошел к Джульке дядя Леонтий, – восхищаться будете завтра, а пока ей не мешало бы дать напиться. У кого еще глоток воды остался, тащите скорее!

И, отстегнув от ремня свою неизменную трофейную баклажку, он вылил в консервную баночку содержимое и придвинул ее Джульке.

– Попей водички, легче станет. Возьми-ка! – обратился он к собаке с какой-то непередаваемой нежностью. – Маловато, понимаю, но потерпи. Ты ведь привыкшая к солдатской нашей житухе.

Джулька с благодарностью уставилась на старого солдата, потом перевела измученный взгляд на баночку с водой. По всему видно было, ей ужасно хотелось пить, но не было сил подтянуться к банке.

Только через несколько минут, отдышавшись и придя немного в себя, Джулька неторопливо приподнялась и жадно стала пить невкусную, теплую воду, вилять хвостом, поглядывая на Леонтия, словно желая отблагодарить этого славного человека за его доброе сердце.