Батальон отдыхал после сегодняшнего боя перед завтрашним: уставшие вусмерть бойцы храпели, постанывали и что-то вскрикивали во сне среди развешенных для просушки маскхалатов, разгрузников, тельников, рукавиц, в черной тесноте своей фронтовой “казармы” — то ли бывшего склада, то ли гаража, заполненного от земляного пола до ветхой крыши испарениями потных тел и влажной солдатской одежды и обувки, запахами ружейного масла и пороховой гари. Несколько бойцов не спали, и комбат не стал их ругать — они все крутили и крутили до затмения своей душевной боли хрипловатый раздрызганный магнитофон, из которого под гитару пел их друг Мишка Рогозин, убитый сегодня. Вчера еще балагур-неунывака отправлен уже домой “грузом-200”. Мы с комбатом присели в каптерке, выкурили с мальчишками еще по одной сигарете, помолчали…

Пора было на боковую. Оглядываю “спальню” комбата, где вместо гобеленов красуются плакаты с правильными девизами. Над койкой командира: “В жизни есть две ценности — русская женщина и автомат Калашникова”. Четко и недвусмысленно — и то, и другое создания совершенные и могут сразить наповал. “Если не знаешь, что делать, — делай шаг вперед!” — это над замполитовской лежанкой. И еще несколько афоризмов — для всех: “Воин! Не забывай, что женщины в большинстве своем отдают предпочтение тем, кто умеет добиваться успеха. Воин! Множь свои ратные успехи, не останавливайся на достигнутом!”, “Кроме мишени, у воина должны быть и другие цели”, “Душу — Богу, сердце — даме, жизнь — Отечеству, а честь — никому!”

Стали разоблачаться перед сном. Я увидел, что плечо комбата залеплено лоскутами пластыря, а его ватная куртка, летний камуфляж и тельник — как решето.

“Это что, осколками?!” “Да, еще когда первый раз пытались к комендатуре прорваться… Ничего страшного, так — мелочь, хорошо, что по башке не сильно досталось”. Комбат поднял руку, ощупывая припухшее подглазье и висок. Ссадины от мелких осколков уже подживали, синяк, расплывшийся в пол-лица, из фиолетового становился желтым…

Вспомнили с комбатом сегодняшнее телефонное объяснение по поводу этого фингала. “Да ну их в … — унял мое негодование подполковник, — сявки эти не стоят того, чтоб о них говорить. Наплевать и забыть! Давайте лучше поспим, а то ведь завтра работать”.

Назавтра он повел свой батальон в бой, и однополчане, осажденные в гудермесской комендатуре, были освобождены…

* * *

Из офицеров с большими звездами комбат, если успел вырасти до майора или подполковника, — последний, кто делит со своим солдатом и окоп, и миску каши, и последний цинк патронов. Комбатам, наряду с их достаточной жизненной умудренностью, солидностью должности, масштабом выполняемых задач, еще в полной мере свойственны и нерастраченное лейтенантское бурливое озорство, и готовность ротного командира подняться в атаку первым и по-молодецки взять на себя ношу поболе других. В Чечне всякое случалось. К примеру, лейтенант-первогодок не может запустить заглохшую БМП: “ЗИЛ знаю, БТР знаю, а “бээмпэшку” — не очень, только раз в училище водил!” Рядом ротный, вчерашний конвойник, вертит в руках трофей — то ли советский “Фагот”, то ли американский “стингер” бандиты оставили. Полковые специалисты далеко, а комбат — вот он, рядом, такой же грязный и взмыленный после боя, так же на брюхе поползал. Во всем разберется, все точки над “i” расставит.

На комбатовском уровне проходит тот рубеж, где мужество и отвага достигают высших пределов в своем изначальном романтическом смысле, истинном боевом качестве, в кристальной чистоте. Командиры полков, бригад и дивизий пусть не обижаются — многие из них по праву носят свои медали “За отвагу” и ордена Мужества. Но на широком размахе их действий проявляются уже другие нужные военному человеку качества — тактическая и стратегическая прозорливость и инициатива, способность аккумулировать и анализировать разноречивые данные. И умение распорядиться своими батальонами, командовать своими комбатами. Несомненной для этих категорий становится и оглядка: налево, направо, в тыл, и наверх — не на Бога, на начальство. Оглядка расчетливо-трезвая, по-командирски грамотная, но иногда и сугубо лично охранительная, когда не интересы дела в фокусе, не жизни людей, а свое кресло и то, что в нем уютно помещается.

2. Пересменка

на Лысой горе (Бамут)

Раненого накануне начальника штаба батальона (семь ранений и контузий за Чечню!) увезли в госпиталь. На Лысой горе у Бамута было тридцать семь бойцов, фельдшер Людмила Михайловна и два корреспондента с фотоаппаратом и диктофоном. Невеликое войско в окружении лесных “духов”. Если бы не комбат. “Комбат будет с нами! Комбат остается!” — Эти короткие слова-инъекции, передаваемые полушепотом, на всех подействовали вдохновляюще. Владимир Николаевич обошел кольцо окопов, заглянул в каждую стрелковую ячейку и землянку. Когда на высотку были подняты привезенные боеприпасы, продукты, вода, подполковник сказал словами фронтовой песни: “Пусть солдаты немного поспят”. А уж потом пошла неспешная, но кропотливая подготовка к ночному бою, хотя никто не мог сказать наверняка — будет он или нет. Саперы ставили мины, расчет малой артиллерии — 82-мм миномета — оборудовал основную и запасную позиции, проверял боеприпасы, солдаты углубляли окопы и укрепляли брустверы. Комбат нарезал секторы ведения огня “агээсникам”, велел протереть ссыпанные в ящик пулеметные патроны: “Под дождем намокли, от налипшей земли и ржавчинки может заклинить. Это кажется, что подвезли много, а вот этой горстки как раз может и не хватить”. И уже не бойцам, а нам, вполголоса: “Не дай-то Бог…”

“Духов” той ночью отбили. Уже на рассвете, когда на крик: “Аллах акбар!” была выпущена последняя автоматная очередь и я уселся на дне окопа, вытянув уставшие ноги (всю ночь на полусогнутых), и закрыл глаза, расслабившись в наступившей тишине, кто-то об меня все ж-таки запнулся. То был комбат, решивший после боя обойти кольцо окопов, чтобы еще и еще раз поглядеть-проверить своих бойцов. “А, это вы, — Владимир Николаевич был еще возбужденно-энергичен, — ну как, все нормально?” — “Порядок, командир!” — Я не скрывал своего удовлетворения исходом боя, в котором с нашей стороны было лишь двое легкораненных, что по тогдашним бамутским меркам считалось вполне терпимым…