Пристально поглядев на моего господина, он сказал докторальным тоном:

— Надо заменить чем-нибудь остановившийся процесс выделения пота. Другие на моем месте, несомненно, прописали бы вызывающие испарину солянистые или мочегонные средства, которые, по большей части, содержат серу и ртуть; но слабительные и потогонные — это опасные лекарства и придумали их шарлатаны. Все химические препараты причиняют человеку один только вред. Что касается меня, то я лечу самыми простыми и верными средствами. Скажите пожалуйста, — спросил он у пациента, — что вы обычно кушаете?

— Обычно я ем крепкие похлебки и сочную говядину, — отвечал каноник.

— Как! — воскликнул доктор с удивлением, — крепкие похлебки и сочную говядину! Нисколько не удивляюсь тому, что вы больны. Вкусные блюда — это наслаждения, таящие яд; это капканы, которые чревоугодие ставит человеку, чтоб вернее его погубить. Вы должны отказаться от лакомых кушаний; чем еда безвкуснее, тем она полезнее для здоровья. Кровь сама по себе не вкусна и потому требует такой же пищи. А вино вы пьете? — осведомился он.

— Пью, но разбавленное водой.

— Разбавленное или неразбавленное, а это верх неумеренности. Просто чудовищный режим! Удивляюсь, как вы давно не умерли. Сколько вам лет?

— Недавно пошел шестьдесят девятый, — отвечал каноник.

— Так оно и есть, — продолжал доктор, — преждевременная старость является всегда плодом невоздержанности. Если бы вы всю свою жизнь пили одну только чистую воду и удовольствовались простой пищей, например печеными яблоками, горохом или бобами, то не страдали бы теперь подагрой и все ваши члены свободно отправляли бы свои функции. Все же я не отчаиваюсь поставить вас на ноги, если вы будете точно исполнять мои предписания.

Сколь лиценциат ни был прожорлив, однако же обещал во всем слушаться доктора. Тогда Санградо послал меня за фельдшером, которого сам рекомендовал, и велел ему пустить сеньору Седильо шесть добрых тазиков34 крови, чтоб заменить процесс выделения пота. Затем он сказал фельдшеру:

— Мастер Мартин Онес, вернитесь сюда через три часа, чтоб снова пустить пациенту кровь, а завтра проделайте то же самое. Ошибочно думать, что кровь необходима для сохранения жизни; чем больше выпустишь больному крови, тем лучше. Ведь больной не обязан ни двигаться, ни напрягаться, и все его дело сводится к тому, чтоб не умереть, а потому для поддержания жизни ему нужно не больше крови, чем спящему человеку; у обоих жизнь проявляется только в биении пульса и в дыхании.

Простодушный каноник решил, что такой знаменитый врач не может ошибаться, и без сопротивления позволил пустить себе кровь. Прописав частые и обильные кровопускания, доктор заявил, что необходимо как можно чаще поить больного теплой водой и что вода, выпитая в больших количествах, может считаться панацеей от всевозможных болезней. Затем он удалился, с уверенностью сказав мне и сеньоре Хасинте, что отвечает за жизнь пациента, если будут аккуратно следовать его предписаниям. Ключница, которая, быть может, была иного мнения о его методе врачевания, обещала, что все будет исполнено в точности. Действительно, мы тотчас же принялись согревать воду, и так как доктор пуще всего наказал нам не жалеть ее, то заставили нашего хозяина выпить большими глотками две или три пинты.35 Час спустя мы это повторили, а затем, возвращаясь через известные промежутки к той же процедуре, влили канонику в желудок целый океан жидкости. Фельдшер, с своей стороны, помогал нам обильными кровопусканиями, так что менее чем через два дня мы довели дряхлого лиценциата до последней черты.

Почувствовав, что ему уже невмоготу, несчастный старик сказал мне слабым голосом, когда я собирался влить в него большой стакан пресловутого универсального средства.

— Постой, Жиль Блас! не давай мне больше сего напитка, друг мой. Вижу, что приходится умирать, невзирая на целительные свойства воды; и хоть осталось у меня не больше одной капли крови, однако же мне нисколько не полегчало: это доказывает, что даже самый искусный лекарь в мире не в силах продлить наши дни, когда они сочтены. А потому должен я приготовиться, чтоб уйти в иной мир; ступай же и приведи нотариуса: я хочу составить духовную.

Услыхав не без удовольствия эти последние слова, я притворился весьма опечаленным, как это обычно делает в таких случаях всякий наследник, и, хотя и сгорал от желания выполнить данное мне поручение, однако же сказал своему барину:

— Что вы, сеньор? Слава богу, ваша милость еще не так плоха, чтоб вы не могли поправиться.

— Нет, нет, друг мой, — возразил каноник, — пришел мой конец. Чувствую, что подагра вновь обострилась и что приближается смерть. Торопись же пойти туда, куда я тебя посылаю.

Я действительно заметил, что каноник явно сдавал, и дело показалось мне столь неотложным, что я поспешно отправился выполнять его поручение, оставив при нем сеньору Хасинту, боявшуюся еще больше меня, как бы он не умер без завещания. Я завернул к первому попавшемуся нотариусу, которого мне указали, и, застав его дома, обратился к нему:

— Сеньор! Хозяин мой, лиценциат Седильо, находится при смерти; он хочет продиктовать свою последнюю волю; нельзя терять ни минуты.

Нотариус был небольшой веселый старичок, любивший шутки. Он осведомился, какой врач пользует каноника. Я отвечал, что его лечит доктор Санградо. Услыхав это имя, он поспешно схватил плащ и шляпу.

— Ах, ты, господи! — воскликнул он, — бежим скорее, ибо этот доктор так ретив, что его пациенты не успевают дождаться нотариуса. Сколько завещаний упустил я из-за этого человека!

С этими словами нотариус поторопился выйти вместе со мной, и, пока мы шагали полным ходом, чтоб прийти к канонику до его агонии, я сказал своему спутнику:

— Сеньор, вы знаете, что у завещателей перед смертью нередко мутится память: если барин мой случайно забудет меня в своем завещании, не откажите напомнить ему о моем усердии.

— Охотно, дитя мое, — возразил нотариус, — можешь на меня положиться. Считаю справедливым, чтоб господин вознаграждал лакея, который служил ему верой и правдой. Я даже похлопочу, чтоб тебе был завещан знатный куш, если только лиценциат склонен признать твои заслуги.