Но это мечты… Я снова вспоминаю наш утренний короткий диалог. И снова в душе скребутся кошки – слишком уж непривычным был тон Бориса. Впрочем, может быть, он не узнал меня спросонья, а потом весь день переживал. Бедный! Ничего, я вернусь, и мы вместе посмеемся над этой историей. Глубоко вдохнув напоследок свежий морской воздух, кажущийся мне чрезвычайно «вкусным» после городского смога, я спускаюсь в свою каюту.

Я включаю маленькую лампочку над койкой, залезаю под одеяло и решаю почитать. Выуживаю из кучи рекламных проспектов тот, в котором текст был не только на английском, но и на шведском (должна же я практиковаться в языке!). В проспектах в основном – описания гостиниц или самых разрекламированных достопримечательностей, а я люблю бродить по тихим улицам, даже не обязательно центральным или самым древним, рассматривать прохожих, дома, кафе и воображать повседневную жизнь людей. Ну ничего, я еще поброжу по Стокгольму, увижу своими глазами и создам собственный город – такой, каким его увижу только я! А пока с глянцевых страниц на меня смотрит совсем другая, красивая жизнь, которая тоже будет завтра – с этой мыслью я засыпаю.

Утром мы с Леной быстро позавтракали – спешили собраться, чтобы пойти с палубы смотреть на приближающуюся Швецию. За завтраком Ленка бодро ела полезные для здоровья мюсли (она сказала, что дома вообще иногда ест по утрам проращенный овес – вот ужас-то!), а я едва смогла проглотить бутерброд и кофе.

Мы поднялись на верхнюю палубу часа за два до прибытия. Картина изменилась кардинально: вместо безбрежного моря вокруг скалы и сосны, пароход с неестественной ловкостью маневрировал в стокгольмских шхерах, едва не задевая бортами о камни. Очень живописно, а пейзаж напоминал Карелию: могучие округлые скалы с разноцветными мхами, хвоей и красноватыми прожилками сосен. С борта корабля шхеры кажутся сплошным сосновым лесом среди сверкающей на солнце воды. Как хорошо, что сегодня ясный и теплый день! Да и вообще потрясающе, что сейчас лето. А то вот французский математик Рене Декарт, приехавший сюда по просьбе королевы Кристины, умер от воспаления легких. Он писал о Швеции, что «мысли людей замерзают здесь зимой, как вода».

Стокгольм встретил меня ярко-синим, режущим глаза небом, ослепительным солнцем и радостными улыбками. А вот и Катя!

– Ну, привет, подруга!

– Привет, Катюша! Как я рада, даже самой не верится!

– Пошли-пошли, я машину в неположенном месте оставила!

В дороге мне показалось, что Катя немного взвинчена. Она сумбурно расспрашивала о моей жизни, о школе, о Борисе, и, не дослушивая ответы, вставляла довольно едкие, даже злобные комментарии. Я, желая сменить тему, попросила поговорить со мной по-шведски – и практиковаться надо, и на чужом языке Катька будет сдержаннее.

Действительно, перейдя на шведский, подруга стала менее язвительна, комментировала в основном мелькающие по сторонам дома, и даже начала больше улыбаться. Видимо, годы, проведенные в другой стране, не прошли для Катюши даром. Я тоже часто замечала, что, когда я говорю по-английски, шутки становятся более доброжелательными, хотя, может быть, и менее смешными. И улыбаюсь чаще. И дело здесь не только в том, что иностранный язык, выученный во взрослом возрасте, никогда не становится совсем родным, но и в особой ауре каждого языка. Грамматический строй языка словно бы диктует тебе не только то, как ты должен говорить, но и то, что следует говорить и как себя нужно вести.

Сложнее всего научиться шутить на другом языке, я всегда пытаюсь объяснить это ученикам, стремящимся весело и непринужденно болтать и составлять каламбуры со словарным запасом в двести английских слов. Шутки начинающего ученика никогда не бывают смешными, и у носителей языка вызовут только тоскливое недоумение и вежливую улыбку – для вида. Я, правда, вспоминаю, что мы на первом курсе повторяли эту же ошибку, и наша суровая англичанка Елена Сергеевна довольно высокомерно нас осаживала.

Катя вела машину так, как она делает все на свете – классно. Темно-зеленый «Сааб» удивительно ей подходил. Нет, не только в том смысле, что подходил по цвету к сумочке, хотя Катька всегда подбирала сережки к сапогам. Видно было, что Катя за рулем просто сливается с автомобилем, что вести машину для нее – не тяжелая утомительная работа, а такое же естественное занятие, как пить или дышать. Руль она держала только одной рукой, а второй умудрялась жестикулировать, поправлять прическу и стряхивать пепел с сигареты. Она включила радио (не переставая разговаривать) и, подпевая, мотала головой в такт музыке, отчего ее длинные черные волосы, стянутые в хвост, рас– сыпались и подпрыгивали по плечам.

Мы довольно быстро приехали (поздним утром не было пробок, а может быть, их тут и в принципе нет) к дому Кати и Стивена. Не очень большой аккуратный двухэтажный домик, выкрашенный в кремовый цвет, с черепичной крышей. Дом окружал зеленый травяной ковер и замысловато подстриженные кусты.

Катерина показала мне мою спальню и потащила осматривать свои владения. Я поинтересовалась, где сейчас Стивен, на что подруга довольно мрачно хмыкнула в ответ: «На работе» и добавила, цитируя Уистона Х. Одена:

Я с изумлением посмотрела на подругу: приезжая в Питер, она отзывалась о муже удивительно восторженно, а в присутствии своей мамы и вовсе не переставала говорить о счастливом браке и чудесном характере Стивена. И хотя мы со Стивеном общались немного – их с Катей роман развивался слишком стремительно, – но швед всегда казался мне довольно милым и веселым. Да и Катька тогда говорила, что лучше его на свете нет!

Я вспомнила, как на их свадьбе у всех гостей – почти всего нашего курса – было ощущение праздника, счастья, которое брызжет во все стороны, как шампанское, охватывая и родственников, и друзей, и просто каких-то незнакомых людей, проходивших мимо Стрелки Васильевского острова, где мы пили первый бокал за здоровье молодых. Мы смеялись безостановочно, Катя, очень красивая в своем приталенном изящном платье, подчеркивавшем ее немного цыганскую красоту, смеялась громче всех, а Стивен подхватил ее на руки и понес через мост…

Мне стало грустно. Что же случилось? Откуда такая перемена?

Катя показывала: вот это спальня Стивена, это моя (интересно, зачем им две спальни?), здесь гостиная, видишь, как стильно – барная стойка разделяет гостиную и кухню! Катюша легко забралась на высокий круглый черный табурет на металлических ножках. Я взгромоздилась на другой, чувствуя себя рядом с ней неуклюжей коровой.

– Хочешь что-нибудь выпить? – предложила Катя. – Аперитив? Я тут научилась делать коктейли – со мной флиртовал один бармен из кафе на углу, он научил меня правильно смешивать напитки, а я добавила свои фантазии, вспомнила все экзотические дринки, которые я пробовала в Палермо и в Таиланде, и… Ладно, не буду тебя сейчас грузить. Вот распакуешь вещи, освоишься, тогда и поговорим.

Катя как будто чувствовала какую-то неловкость. По крайней мере я не припомню случая, чтобы когда-нибудь она сама себя останавливала. Но сейчас это было даже к лучшему. Мне и вправду хотелось сначала осмотреться, принять душ, а потом уже полноценно общаться с подругой.

По деревянной лестнице я поднялась на второй этаж в «свою» – гостевую – комнату. Комната была очень уютная – небольшая, с мансардным окном на скошенном потолке. Ее несимметричность создавала ощущение сразу двух помещений, плавно переходящих одно в другое. В закутке, заканчивавшемся скошенной крышей, стояли широкая кровать и тумбочка; во второй части находились встроенный в стену шкаф, журнальный столик и огромное, очень уютное кресло, в которое сразу же захотелось залезть с ногами, стащить с кровати покрывало, завернуться в него целиком и высунуть только нос наружу. А за окном пусть идет дождь и барабанит по крыше мансарды.