— Итак, что же вы собираетесь предпринять? — пробормотал Флайт. — Вы же интересуетесь убийством, не так ли?

— Да, и о причинах я умолчу. Что я собираюсь делать, вас не касается, но мы заключили с вами… джентльменское соглашение. Прежде всего, все ли вы мне рассказали?

— Да, но я очень сожалею теперь об этом! — с горечью признался Флайт.

— Тогда в ближайшее время я буду хранить все это в тайне… Ах да, я имею в виду… хотя не обещаю, ведь ситуация может измениться. Вы скрывали показания от полиции, вы… грязный старикашка. Поэтому лучше для вас — это надеяться, что с этим делом разберутся, не называя вашего имени.

— Не представляю, как это возможно!

— И я тоже, — признался Мальтрейверс. — Но это ваш единственный шанс. У вас нет выбора, поэтому вы должны довериться мне.

— Но что вы…

— Никаких вопросов, — прервал его Мальтрейверс. — Просто примите к сведению, что я занимаюсь этим самостоятельно. Я сумел бы продолжить это, даже не зная о вашем мерзком ночном хобби. Пока же держите рот на замке и немедленно продайте этот проклятый телескоп. — Мальтрейверс потянул за дверную ручку и начал вылезать, но остановился, будто его что-то осенило: — Сколько лет вы живете в Медмелтоне?

Флайт, удивленный и подозрительный, промямлил:

— Простите? В следующем месяце будет двадцать три года. А что?

Мальтрейверс снова уселся в машину, свесив ноги в придорожную траву.

— У вас есть экземпляр истории Ральфа-Сказочника?

Флайт был поражен:

— Да, есть, но я не понимаю…

— Первое издание?

— Да. Я купил его на церковной благотворительной распродаже. Но что все это значит?

— И вы читали его? — настаивал Мальтрейверс.

— Много лет назад. — Он опять ухитрился прикинуться обиженным: — Я не обязан отвечать на ваши вопросы, как вы понимаете… У вас нет права…

— Я могу быть в эксетерском полицейском участке меньше чем через полчаса, — лаконично предостерег его Мальтрейверс. — И вместо моих, вы можете отвечать на их вопросы, если, конечно, захотите. Мне же, как вы понимаете, все равно. — Флайт быстро и нервно захлопал глазами. — У меня есть свои причины спрашивать об этом, и это все, что вам нужно знать. Так есть ли… какая-то история из этой книжки, которая вам особенно запомнилась?

Было бы, наверное, лучше не ошарашивать этого человека так вот прямо. Потому что, если Флайт являлся тем, кто вместе с Мишель играл в эти фантастические игры, он, возможно, и выболтает все, когда поймет, что Мальтрейверс его подозревает.

— Какую именно историю? — осторожно посмотрел заместитель управляющего банком, подозревая подвох.

— Я вас спрашиваю, вы и отвечайте.

— Нет… нет, я не думаю, что могу вспомнить какую-нибудь из них! И не вижу в этом смысла.

— Ну, смысл-то определенно есть. — Мальтрейверс вышел из машины, оглянулся на Флайта. — Итак, помалкивайте об этом. Одно лишнее слово, и, как в той пословице, — все отзовется… До свидания, мистер Флайт.

Флайт почти одновременно, едва захлопнулась дверца, включил мотор. Мальтрейверс смотрел, как он отъезжает. Искреннее признание или ложь от отчаяния, чтобы скрыть что-нибудь похуже, стоящее за всем этим? Лучше подвергнуться позору из-за отвратительных привычек и скрыть показания от полиции, чем идти в тюрьму за убийство? Но какая причина могла быть у Флайта? Может быть, Гэбриель оскорбил его и вывел из себя однажды вечером в «Вороне», роковым образом нанеся обиду этому надутому, тщеславному человеку? Это казалось совершенно невероятным при его характере, но Флайт уже доказал, что способен совершать нерациональные поступки. Вопрос в том, до какой степени это может дойти. По зрелом размышлении Мальтрейверс пришел к выводу, что в этой области возникает так же много вопросов, на которые нет ответа, как и ответов, которые вызывали сомнения.

Глава 12

Муха на деревянном подоконнике кладовки подняла передние лапки и потерла их друг о друга, как человек в состоянии невероятного возбуждения. Она наклонилась вперед и по очереди погладила блестящую поверхность каждого крылышка задними лапками, потом неистово зажужжав, стала биться о стекло. Через минуту снова спустилась вниз и повторила весь процесс сначала. Стефан Харт, пивший свой кофе из треснувшей сувенирной кружки эксетерского собора, смотрел на муху невидящими глазами. Эти насекомые копаются в грязи, но себя держат в чистоте. Их привлекает секс, но только ради выживания. Если поместить какую-нибудь из этих тварей в закрытое помещение, где в одном месте будет свежая еда, а в другом — что-нибудь гнилое, что она выберет? Неожиданно раздосадованный этими пустыми мыслями, он взмахнул рукой, и насекомое улетело.

Под окном шумел школьный двор, игровые площадки были заполнены детьми, выпущенными на утреннюю перемену. Самые младшие проявляли невероятную активность: играли в футбол, дрались, гонялись друг за другом или просто бегали туда-сюда, чтобы израсходовать свою бурную энергию. Ребята постарше прогуливались, слонялись без дела; иные стояли, подпирая стены, словно в летаргическом сне, угрюмо переговаривались между собой. Мишель с группой одноклассников отдыхала на краю двора. Она лежала на спине, защищаясь от солнца, затылок покоился на школьном портфеле с потертым изображением Билли Джоеля, правая нога закинута на приподнятую левую. Она или не замечала, или была равнодушна к тому, как сильно задралась ее серая плиссированная юбка, открывая ноги. Потом девочка резко села, повернувшись к однокласснику, и оживленно с ним заговорила. Наверное, он сообщил ей что-то, что ее взволновало или заинтересовало. За те несколько минут, что Харт наблюдал за приемной дочерью, она произнесла слов несравненно больше, чем иной раз за весь вечер дома. Почему же она не хочет разговаривать с ним? Он всегда был уверен, что у Мишель вызывало негодование его появление в их с Вероникой жизни. И он делал все, что мог, чтобы установить с ней контакт, дать почувствовать родственную связь. Любил ли он ее? Он сразу в первый раз представился ей как Стефан, и она никогда не проявляла желание назвать его папой. Имело ли это значение? Логически — нет, эмоционально — при всем его неприятии сентиментальности — да.

Он вдруг сообразил, что мальчик, с которым она разговаривала, — Мишель Скала, родители которого итальянцы, и сам он почему-то похож на официанта отеля. Мишель рассердилась, когда однажды они с Вероникой случайно застали их вместе в ее комнате, почти раздетых, но, очевидно, не закончивших то, что они начали было делать. Мишель оставалась равнодушной к предостережениям о риске забеременеть или подцепить кое-что и похуже, надулась в ответ на предпринятые матерью суровые ограничения, которым подверглась до конца каникул. Однажды вечером — Вероники почему-то с ними не было — она неожиданно разозлилась на Стефана: «Он уже не первый, чтоб ты знал! И я вовсе не твоя маленькая приемная дочь-девственница». Она с вызовом ждала его реакции и казалась ошеломленной, когда он ответил: «Я это знаю. Но ты еще несовершеннолетняя, поэтому мне придется играть роль злого приемного отца, не так ли?»

Позже он сам смутился оттого, что так сказал ей, но он говорил точь-в-точь как его собственный отец когда-то. Респектабельность — этот некогда презираемый тотем условности, распространенный у представителей средних классов и людей среднего возраста, — так коварно захватила его, что он просто этого и не заметил. Закладные, страховка, пенсия, карьера, счет в жилищно-строительном кооперативе, даже акции британской газовой компании — все эти символы компромисса плотно вошли в его жизнь, и он стал безраздельно принадлежать своему классу, свержения которого некогда так требовал.

— Стив! Вот ты где! — Анна Коллинс, заместитель директора, вздохнула с облегчением.— Джим Кризи болен. Ты можешь взять его группу после ленча во время своего пустого урока? Дай им просто что-нибудь почитать. — Не дожидаясь ответа, она сделала еще одну отметку на коробочке из-под скрепок, потом постучала по ней ручкой. — Остается только… Мэгги! Не могла бы ты, может быть…